Жоржетта, не поворачивая головы, крикнула ему:
— Добрый вечер, мой Бобо, mon petite drôle! [13]
Ренэ Кадо воскликнул ей в тон:
— Черт возьми, вы не дали мне времени поухаживать за Жоржеттой!
Смущенно Сергей Матвеевич ответил:
— У вас, может быть, есть дела? В таком случае я могу выйти…
Но не дав ему докончить фразы, загрохотал Кадо, выпуская новые клубы дыма:
— Parbleu! [14] Эти русские неисправимы! У них нет ни на сантим чувства юмора!
Потом, приходя в меланхолическое настроение, он произнес печально:
— Боже мой, как мало в нашей жизни смеха!.. В нас уже нет прежнего французского крепкого юмора Рабле и Вольтера. Мы даже не умеем веселиться, как следует…
Умное, циничное лицо старого пройдохи, человека, видавшего виды, давно продавшего свой ум и темперамент бойкой газетке, в которой он писал, вся грузная, но живая его фигура слова заволоклась дымом.
Сергей Матвеевич, опускаясь в кресло, поставив цилиндр на пол, с беспокойством посмотрел на Жоржетту. Кажется, она немного возбуждена сегодня. Должно быть, публика не очень дружно приняла ее. Ноздри ее короткого носа нервно ширятся и не ладится прическа… Когда причесывалась Лиза… Нет, здесь нельзя думать об этом, не нужно… здесь, за кулисами французского театра… Он никогда еще не чувствовал себя столь одиноким, совершенно одиноким, кинутым на произвол судьбы… Разве Жоржетта его понимает? Смешно сказать, но они думают на разных языках. Она так и не научилась говорить по-русски. Впрочем, раньше ему нравилось, как она коверкала слова, когда он заставлял ее говорить ему: «люблию тиеба».
Сейчас ему знакомо каждое ее движение, но не только родной язык у них разный. Ах, русская женщина, русская женщина…
Он не заметил, как начал говорить вслух. Последнее время это с ним случалось. Неужели так приходит старость?
— Русские женщины, русские женщины,— бормотал он, закрывая свои глаза,— в них есть какое-то особенное очарование…
Ренэ Кадо перебил его, хлопая себя по ляжкам.
— M-r Serge, вы говорите непонятные вещи… Что с вами? Неужели весенний воздух так на вас действует? Ах, весна в этом году бесподобна, и карнавал мог бы быть необычайным. Но, увы, он умирает. Он обошел почти весь мир и не оживет больше. Балы-маскарады все реже и реже… Даже бал в Grand Opéra ни что иное, как грустное воспоминание о прошедшем…
Поднявшись с места и поправляя корсаж, Жоржетта перебила его:
— Но ты забываешь бульвары! Они полны каждый год, и я не сказала бы, чтобы это было весело…
Ренэ Кадо ее не слушал. Должно быть, подготавливал заметку к карнавальному номеру.
Жоржетта поставила ногу на стул, подтягивая чулок. Можно было видеть всю ее ногу — ее щиколку, твердые икры, полоску розового тела.
— Ба,— кричал Кадо, выпуская вместе со словами новые клубы дыма,— вот новости! Да если бульвары еще полны народу после двенадцати в день Mardi-Gras {9}, то в этой толпе вы вряд ли насчитаете больше сотни масок… И каких масок! Несколько несчастных детей, наряженных в офицеров, и несколько пьяниц в юбках! А в свете? Там еще печальнее. Два-три костюмированных вечера, несколько обедов — вот и все!.. Можно подумать, что у нас, кроме глаз, есть еще какой-то странный страх перед комичным — ridicule! [15] Мы стыдимся смеяться, стыдимся развлекаться и не любим, когда нас видят, как говорится, нараспашку.
Он помолчал мгновение, перестав дымить. Сергей Матвеевич увидал его лицо, жирное, обрюзгшее лицо, большую бородавку, лоснящуюся на подбородке. Что думал этот француз? Почему он говорил ему, Сергею Матвеевичу, о карнавале? Может быть, ему приятно было слушать свой собственный голос? Или он издевался над русским? Чепуха, что за чепуха!
— А почему раньше? Почему же раньше? — опять патетически заговорил m-г René.— Во Вторую империю все было иначе. Судите сами. Вот балы, которые были даны в 1860 году всего лишь за одну карнавальную неделю. Всюду звенели les grelots de la folie! [16] В сыропустную субботу {10} министр двора дал вечер Людовика XV {11} и Людовика XVI {12}: все дамы были одеты пастушками Ватто {13}, а кавалеры — маркизами. В понедельник у m-me Фульд {14} принцесса Клотильда появилась в костюме сардинской крестьянки, а принцесса Матильда — маркизой Людовика XV в пудренном парике. Царицами бала были: m-me де Кастеллане, одетая египтянкой, и m-me Жюберт — Галатеей. Среди мужчин граф де Ниаверкерна одет был в форму капитана времен Генриха IV {15}, Теофиль Готье {16}, Мьесонье {17}, Рокеплан {18} — скрывались под домино. На avenue Montaigne у дюка де ла Москова, первого канцлера его величества, состоялся изумительный бал, бал Дианы. Было всего лишь сто пятьдесят человек приглашенных. Вестибюль, передняя, залы украшены были трофеями охоты. Вверх по лестнице, по обе стороны стояли доезжачие, псари, загонщики, трубачи с рогами у губ. Сама музыка носила охотничий характер. Играли зорю, туши, сбор, начало гона… Все приглашенные были пернатой и пушной дичью. Наконец, к концу недели дан был бал, оставшийся знаменитым. Сам император {19} появился в венецианской мантии gris-perle! [17] Князь d’Henin и княгиня Меттерних устроили триумфальный выход в «Incroyables» [18], скопировав гравюру Débucourts’a — «Les Tuilleries». Что же еще? О, была целая свадьба Ватто, руководимая дюком de Cestries. И еще, но это уже анекдот,— был маркиз de Galliffet в розовом трико…