- Вижу, вы торопитесь, - сказала Вера, отпуская меня. - Если однажды вы окажетесь свободны - приходите ко мне в гости. Я живу там, - и она указала на арку, из которой я вышел. - Квартира тридцать три. Очень легко запомнить.
- Спасибо, - ответил я. - Был рад вам помочь. Честь имею.
Вечером я пришел за Катей. Я долго нажимал кнопку ее звонка, но она не вышла. Тогда я позвонил в первый попавшийся. За дверью прошаркали шаги, и пожилая женщина открыла дверь.
- Добрый вечер, - сказал я, - извините, я к Кате, но ее звонок, наверное, не работает.
- Кати нет, - ответила женщина.
- А вы не знаете, где она?
- Уехала.
- Как уехала? Куда уехала?
- Не знаю, сказала только, что надолго.
- Но ведь она про это ничего не говорила… - растерянно сказал я.
- Не знаю, милок, не знаю, - глухим голосом ответила женщина и закашляла.
- Ну, извините, мамаша, - сказал я. - Можно я зайду в другой раз?
- Заходи, милок, заходи, - сквозь кашель выговорила старуха.
Я приходил сюда еще полгода, но Катя так и не появилась. Не было от нее и каких либо вестей. И тогда я, проклиная себя за предательство, пошел в квартиру тридцать три. Там меня, как ни странно, помнили и ждали. Два года я ходил в гости к Вере, не забывая регулярно проверять квартиру Кати, но Катя будто сквозь землю провалилась, и я, наконец, женился на Вере.
Синие Катины глаза снились мне долго, и, в конце концов, мне стало казаться, что я видел их еще до нашей встречи. Только вот где и когда?
…Конечно, здесь, на Невском! В ноябре одна тысяча девятьсот восемнадцатого года.
Холодно поздним вечером в ноябре на Невском. Да когда еще ветер с залива, словно посторонние предметы со стола сметает с темного неба облака, чтобы не мешали видеть звезды. Он большой эстет, этот ветер. Тонкий ценитель серебряного на черном.
Я стоял на углу Садовой и Невского перед круглой тумбой с объявлениями и пытался при убогом свете фонаря читать свежий номер «Известий». Рядом со мной находились еще двое мужчин в длинных черных пальто и шляпах.
- Да что же такое делается, господа… - вдруг негромко сказал один из них.
Голос показался мне знаком, и я непроизвольно повернул голову в его сторону. Мужчина уже смотрел на нас, рассчитывая, по-видимому, найти в нас поддержку.
- Петр Родионович! – вдруг подался он ко мне.
- Антон Захарыч! – вырвалось у меня.
Передо мной находился отец моего друга Сергея, с которым мы вместе росли и служили.
- Петр Родионович, голубчик! Что вы тут делаете?
- Да вот, недавно прибыл! Приехал своих проведать и невесту забрать! А что Сергей? Где он? Что с ним?
Третий мужчина в беседу не вступал, продолжая внимательно разглядывать тумбу. Антон Захарыч покосился на него и понизил голос:
- Пойдемте, Петр Родионович, пойдемте, голубчик, по дороге поговорим!
И мы с ним устремились навстречу растрепанному ветру с Невы.
- От Сергея никаких вестей уже полгода как, – заговорил Антон Захарыч. - Ах, Петр Родионович, вы не представляете, что здесь делается! Приходят, забирают и расстреливают, а потом списки невинно убиенных в своих красных газетах печатают! Зачем вы вернулись сюда, зачем?! Мы-то уж с вашим папенькой – старики, нас тронуть они не посмеют! А вас… Вы уж постарайтесь здесь не задерживаться, голубчик! И на улицу лишний раз не выходите! Да и одежду вам надо бы сменить! Ваша шинель хоть и без погон, но вопросы вызывает!
Я шел, придерживая козырек потрепанной фуражки и с удовольствием вдыхая пропахший живой водой воздух питерской осени.
- Ничего, Антон Захарыч! Как говорят в народе: бог не выдаст – свинья не съест!
- Да теперь-то как раз этот же самый народ вас и выдаст, и съест!
И словно в подтверждение его слов с набережной Мойки навстречу нам вывернули три фигуры. Тот, что посередине, был в кожаной кепке и кожаной куртке, опоясанной ремнем. Те, что сбоку – в солдатских шинелях, с винтовками за плечами.
- Ах ты, господи! Патруль! – упавшим голосом проговорил Антон Захарыч.
Бежать было поздно, и мы лишь сбавили шаг. Патруль дошел до нас и перегородил дорогу.
- Кто такие? – спросил тот, что в куртке.
- Мирные обыватели, господин большевик! - поторопился ответить Антон Захарыч.
- Обыватели? А документы какие-нибудь, кроме погон, имеются? – насмешливо спросил господин большевик.
- А как же! – заторопился Антон Захарыч, и стал доставать бумаги. - Вот, пожалуйста!
Я, в свою очередь, достал свои. Старший взял их и принялся рассматривать, подставляя к редкому свету фонаря.
- Почему гуляете так поздно? – обратился он, опустив руку с бумагами и глядя на нас.
- Тут видите ли какое дело! - заторопился Антон Захарыч, заглядывая старшему в глаза. - Повстречал друга моего сына, давно не виделись, вот и разговорились, да про время-то и забыли!
Старший спрятал наши документы во внутренний карман и сказал:
- Придется пройти с нами.
- Но как же так!.. – сокрушенно воскликнул Антон Захарыч.
Я мог бы попытаться бежать, но бежать один, без моего спутника я не мог, а потому подчинился. Нас окружили и повели.
Мы пересекли двор и с черного хода вошли в дом. Внутри при входе находилось несколько солдат. Они курили и негромко переговаривались. Нас заставили подняться на второй этаж, завели в пустую комнату и обыскали.
- Ждите. Позовут, - сказал человек в куртке и закрыл за нами дверь.
Антон Захарыч был совершенно расстроен.
- Это ужасно, это ужасно… - бормотал он, не зная, куда деть руки.
- Успокойтесь, Антон Захарыч, - говорил я ему. - Документы наши в порядке, греха на нас нет, все образуется, вот увидите!
- Нет, Петенька, вы не понимаете! Ведь я же за вас беспокоюсь! Здесь все изменилось, все теперь не так, и это ужасные люди, ужасные, поверьте мне!
В ответ я как мог, утешал старика.
Наконец дверь открылась, и на пороге появился человек в гимнастерке.
- Корецкий! – громко сказал он.
- До встречи, Антон Захарыч! – пожал я руку старику и вышел вслед за человеком в гимнастерке, заметив по пути, что наша комната охраняется часовым. Человек в гимнастерке провел меня по коридору и открыл передо мной одну из дверей.
- Проходите, - сказал он, и, впустив меня, закрыл дверь, оставшись в коридоре.
Я оказался в комнате с двумя окнами, задернутыми плотными шторами. Под потолком тускло светила лампочка. У одной из стен стоял покрытый красной материей стол. За столом сидела одетая в кожаную куртку женщина с коротко стрижеными волосами. Кроме нее на другом конце комнаты за пишущей машинкой сидела барышня, а на стуле рядом с дверью - крепкий человек с кобурой.
Женщина оторвалась от бумаг, бросила на меня взгляд и сделала знак, указав на стоящий напротив ее стола стул. Я прошел и сел, положив фуражку на колени.
- Фамилия, имя, отчество, - сказала женщина, не поднимая глаз.
- Корецкий Петр Родионович, - ответил я.
- Офицер?
- Штабс-капитан.
- Зачем пожаловали в Петроград?
- Я не пожаловал, я здесь живу, - ровным голосом ответил я.
- Чем занимались последние два года?
- Предпоследние три с половиной года я воевал на фронте.
- Допустим. А последние полгода?
Тут женщина вскинула глаза и посмотрела на меня в упор. Я молчал, пораженный ее злой красотой. У нее были тонкие черты лица и удивительно синие глаза, которые так плохо гармонировали с недобрым выражением рта.
- Повторяю – чем вы занимались последние полгода? – не спускала с меня женщина глаз.
- Чем придется. После того, как вы сдали фронт немцам, мне пришлось искать средства к существованию. Но с вашей властью я не воевал, и на большую дорогу не выходил.