Он кончил один стих, не теряя ритма, перешел к другому, затем к третьему. Перед его глазами трепетала узкая долина ее спины. Она то выгибалась холмом, разделенная надвое мелеющим ручейком позвоночника, то прогибалась от полноводья, и тогда лопатки буграми рвались из нее, словно там пытались прорасти два ангельских крыла; то закручивалась в сторону сломанной в локте руки, то вздымалась к нему, пытаясь выпрямиться, чтобы неистово запрокинутой рукой, как плетью обвить его за шею. Вдохновенный солист - тромбон его желания - трудился сосредоточенно, строго следуя размеру (ибо синкопы при таком подходе неуместны), чувствуя, как каждое погружение выдавливает из поэтической плоти малую каплю любовного яда, падающего сладкой отравой в рифмованную форму, чтобы, переполнив ее, разбежаться по жилам, вызвав конвульсии упоения и краткую потерю памяти. Обнаженный туземец, проникший в зачарованный сад, он достиг, наконец, самых отдаленных его уголков и испытал вместе с ней небывалое доселе состояние поэтического, так сказать, оргазма.
«Если все обойдется – ей-богу, женюсь на француженке!» - думал он, отдуваясь и потея рядом с ней. Притаившаяся в голове боль в тот момент была того же мнения.
- Оставайся на ночь, - предложил он, когда она повернула к нему влажное лицо. - Хочешь?
- Хочу, - ответила она и подставила губы. - Ты очень милый.
Утром он протянул ей 500 евро, она взяла.
- Достаточно? – спросил он.
- Вполне, - ответила она напряженным, как ему показалось, голосом.
- Ты не дашь мне свой телефон? – спросил он.
- Конечно. Звони, - и написала номер на салфетке.
На прощанье он хотел поцеловать ее в губы, но она подставила щеку.
- Salut!
- Salut.
Она ушла, и он ощутил сокрушительное одиночество. Как же так, ведь она только что была здесь две, нет, уже пять минут назад, она даже не успела далеко уйти, хотя, конечно, могла взять такси. Он обвел номер глазами. Вот постель, чьи алебастровые складки, как посмертная маска, хранят остывшие черты их ночной страсти. Вот чашка, из которой она пила свой утренний кофе - в нем остались шоколадные потеки и следы ее губ на краю. Смятая салфетка, которой она смахнула с губ крошки круассана, салфетка с номером ее телефона, крупные цифры с наклоном влево, как учат писать во французской школе. В ванной еще не высохли капли от ее утреннего туалета – до того, как она туда пошла, он все же разглядел легкую черноту под ее глазами.
Сейчас придет femme de ménage и сотрет все ее следы, уничтожит, выбросит, унесет с собой. Следы его милой проститутки…
Он собирался позвонить ей после обеда и договориться о встрече, но к тому времени совсем раскис – таблетки не помогали, в парижских же аптеках ему сочувствовали, но без рецепта сильнодействующее не отпускали. Промучившись до утра, он улетел домой первым же рейсом, на который смог достать билет.
В Питере вслед черемухе цвела сирень, и пахло корюшкой.
Через неделю ему сделали операцию, и три дня он чувствовал себя сносно, но потом внезапно впал в кому и через сутки скончался. На его старинном бюро французской работы, под стеклом, на самом видном месте друзья обнаружили салфетку, белую и легкую, словно засохшая ладонь черемухи, где в центре аккуратными, кокетливо откинувшимися назад черными цифрами был записан, судя по всему, номер телефона. Ниже чья-то рука синими, бессильно падающими в завтрашний день буквами, добавила: «Адель».
Перейти Невский
…Я был уже на середине пешеходного перехода, когда мои глаза, опередив меня шагов на пять, встретили там чужой взгляд.
Взгляд определенно предназначался мне и принадлежал выразительной незнакомке под тридцать. Взирая на меня с подчеркнутым интересом, она неторопливо следовала встречным мне курсом. Шаг мой невольно дрогнул, и я споткнулся: моя застигнутая врасплох неисправимо мечтательная часть застыла на месте, в то время как сам я продолжал двигаться навстречу взгляду. Секунда – и мы разминулись. Еще секунда – и девушка оказалась за моей спиной, с каждым шагом увеличивая расстояние между собой и моим смущением. Взгляд ее был мне странно знаком, сама девушка – нет, нет и нет.
Пешеходный переход Невского проспекта - не самое удобное место для знакомства. К тому же я был не в том возрасте, чтобы ради женских глаз неясного значения кинуться за их обладательницей, комкая текущие планы и ломая давно намеченную линию жизни. И я, подавив желание обернуться и пользуясь зеленым светом, как белым флагом, поторопился покинуть поле боя смешанных чувств, унося с собой в качестве трофея схваченный на лету необъяснимо пристальный взгляд.
Надо знать Невский и его круглосуточно-лихорадочное состояние, чтобы спокойно относиться к тому, что всё беспричинно хорошее и замечательно плохое может случиться именно здесь.
«Высокие помыслы, ручная работа, муравьиный труд» - скажут про него одни.
«Слишком много пота замешено в растворе, скрепляющем его камни. Слишком много высокомерия растворено в его облике» – скажут другие.
«Если он до сих пор не провалился в болота – значит, сам черт заинтересован в его существовании» - добавят третьи.
И пока люди спорят, проспект, как прожженный зазывала, искушает падкие сердца балаганом красок и воздушными шариками обещаний. Его вкрадчивые витрины формулируют желания, предлагая их тут же осуществить, а псевдодоступность его публичных мест создает иллюзию равноправия. Бурный поток звуков, несущийся по нему, как по ущелью, наполняет пространство возбуждающей вибрацией, порождая дрожь любопытства и сходные устремления. Не удивительно, что сюда идут, как на праздник. Не мудрено, что сюда спешат, как за дозой.
Воробей здесь становится соколом, курица – горлицей. Здесь под влиянием необъяснимых чар петушатся и ходят гоголем едкие юнцы и их мрачноватые подруги, не ведая о будущих разочарованиях и смирении грядущих лет. Люди постарше наведываются сюда, чтобы перетряхнуть нафталин былых восторгов и убедиться, как непоправимо стремительна жизнь. Сюда, как в игорное заведение, торопятся потрепанные личности, чтобы поставить на кон остатки былой удачи. Здесь на виду прямолинейной перспективы путаются пути и судьбы. Любой поворот здесь возможен, любой зигзаг допустим. Невский проспект - это демонстрационный зал, непрерывное дефиле по замкнутому кругу взаимного разглядывания. Сюда не ходят по делам. Сюда приходят, чтобы испытать удовлетворение от чужого несовершенства и собственной снисходительности.
Так, может, и меня рассматривали с той же целью?
Если смотреть на меня, как на уставшее от жизни недоразумение, или обращать внимание на мой старомодный прикид, или видеть во мне устаревший образец дамского угодника, то я, безусловно, заслуживаю снисходительности и легко готов простить мимолетное пренебрежение. Если бы при этом не твердое убеждение, что я уже видел этот взгляд раньше.
Поднеся руку к затылку, я нащупал там старый шрам и принялся затирать ноющее ощущение боли.
Где и когда я мог видеть ТАКОЙ взгляд?
«Конечно здесь, на Невском, – решил я, - на переходе!»
А где же еще? Ведь Невский перейти – это вам не поле прошагать. Невский – это как двуствольное ружье без приклада, где Адмиралтейство и стела на Восстании - как мушки. Автомобили здесь летят, словно пули и, как дробь вылетают сразу с двух сторон. Редкий дурак доберется до середины Невского, когда сосредоточенный поток машин выдергивает из-под ног каждый сантиметр поверхности. А потому, как только авто, будто свора голодных псов, срываются на зеленый, по обеим его сторонам начинают скапливаться нетерпеливые люди. В ожидании, когда благосклонность светофора изменится в их пользу, они переминаются и присматриваются к своим визави на противоположной стороне. Постепенно нетерпение их растет, так что со стороны может показаться, будто две враждебные группы ждут сигнала к атаке. И когда желто-красное ожидание сменяется на зеленое «марш!», люди тут же устремляются навстречу, издалека рассчитывая маневр и постреливая глазами. Когда же они почти достигают середины и, кажется, вот-вот сшибутся в беспорядочный клубок, но этого не происходит – тут-то среди быстрых, как уколы, и можно поймать затяжной, ни к чему не обязывающий взгляд, потому что еще секунда – и вы поравняетесь, чтобы в следующую секунду разминуться навсегда.