— А над машинисткой в мужском роде не надо посмеяться? Ах, как вы мне нравитесь! — веселые глаза Ванды выражали настоящее счастье. — И знаете, я всегда думаю, не стоит обращать внимания на то, что люди... пусть себе смеются, пусть пугают. Не обращать внимания, — повторила она, — а делать свое дело, работать и работать. Всегда в конце концов получится что-то хорошее.
Логойский проводил Ванду до ее подъезда и вернулся к привратницкой, куда через минуту подлетел и Ян Стройный, радостный, словно это он сам вручил кому-нибудь награду или сам ее получил.
— Ну, видите, — кричал он. — Вы... да что там! Сумели-таки вас разглядеть! А я знал, что вы себя покажете. Вы в людей прямо-таки новый дух влили! Теперь бог знает чего ждут от этих участков...
Беседа расширялась, подошел еще Гвоздек.
— Поздравляю, — сказал он, тяжело дыша, — много дали?
— У, много. Кажется... самая большая... из тех, что присуждали.
— Ей-богу, за эту модель, что я вам смастерил, ничего не возьму. А спрыснуть вам придется! — Гвоздек, несмотря на одышку, не пропускал случая. — Деньги на руки уже дали? Нет? Так я приглашаю. Пан привратник, Ясь, пошли ко мне, выпьем по маленькой. Дома эта штука найдется.
Привратник Базилий Стысь как раз подошел из глубины двора, торжественно подал Клеменсу Логойскому руку и, вращая красноватыми белками своих голубых глаз, с некоторой важностью произнес:
— Ну, счастливы же вы. Да и охраняли вас, защищали. Не хвалясь. Всегда к вам по-хорошему.
Логойскому весьма редко приходилось пить водку, но нельзя же не признать, что повод для этого был.
Они со смехом удалились, а женщины, как всегда злые, когда мужчины собираются выпить, вступили в перебранку, обсуждая случившееся.
— А еще все каркали, что его выселяют из Варшавы, мол, документов нет, работы найти не может. Раз честный человек, оно так-таки и выйдет, что честный, — заметила Ромця Захваткова, довольная тем, что ее муж спит перед ночной сменой и не пошел к Гвоздеку.
— Кто это каркал? — вспылила Виктория Стысёва. — Вы, пани Ромця, сами его попрекали, что, мол, то и это... что документы...
— Документы? Какие документы? Какое мне дело до документов? Что я, власть, что ли? Так просто говорила, для смеха. Уж и пошутить нельзя!
— Или вот Польдя, — неумолимо продолжала Стысёва, почему-то сварливо настроенная. — Мало она, что ли, наболтала про Логойского! И старый-то идиот, и дурак...
— Я, я, — закипятилась Леопольдина Кендзёрек. — Я у вас всегда во всем виновата. Случись война, тоже я буду виновата. Кому я что болтала? Ты, Виктуся, сама, старая ведьма, все время на него ворчала.
— Чего ты петушишься? Ворчала, не ворчала, а есть-то ему носила. А во-вторых, еще бабка надвое сказала. — У Стысёвой что-то вдруг повернулось против Логойского. — Еще неизвестно, что будет с этой премией. Ее как будто задержали. На него донесли, что работает не на своем участке, а это не разрешается. И что там, где эти деньги дают, в этом союзе, об этом не знали. Мне-то все равно, только на участках так говорили.
— Вы слышите, люди? — Леопольдина вышла из себя от гнева. — И ты, Викта, помни, что это ты про него болтаешь. Я ничего не сказала! И еще людям замечания делает! Поджигательница!
Произнеся это в высшей степени оскорбительное слово, Леопольдина удалилась со двора, где тем временем появилась жена Стройного, искавшая мужа. Не обошлось без того, чтобы снова поболтать насчет участка. Стройнова, скромно умалчивая о своем Ясе, утверждала, что Стыси, да и Захватки (почему бы и нет?) заслужили, чтобы их отметили. Виктория и Ромця отвечали, что они в этом не нуждаются, но уж кому-кому, а Стройному следовало дать премию. У кого есть дети, тому премия больше бы пригодилась. Может, Логойский чего-нибудь наплел, чтобы ему присудили. У этой Осецкой из радио и ее мужа есть всякие знакомства, может, это их работа. А на что Логойскому эта премия, один как перст; много ли ему нужно...
В роли отверженного, которому что-то грозит, в роли как бы обиженного или неудачника Логойский пробуждал в этих простых сердцах грубоватое, но неподдельное сочувствие; новый, неожиданный, отличившийся Логойский чем-то беспокоил и раздражал. Поддалась этим чувствам и Леопольдина, когда на следующий день, хотя и была в ссоре со Стысёвой, зашла в дворницкую «перекинуться словечком». Увидев ее после этого мрачной и надутой, Ванда Осецкая спросила, почему у Польди такое дурное настроение: разве она не рада, что Логойский получил премию?