— Еще каким-нибудь инструктором станете.
— Может, так и было бы, — задумался Логойский. — Но тогда надо еще курсы окончить. И идеологическая подготовка. Без этого, — на его лице появилась непокорная улыбка, — мне редиски от дыни не отличить. Я не считаю, что это не важно. Нет. Не считаю, — оговорился Логойский. — Только... мне уж не так много осталось... — Он стал серьезным. — В молодости, когда думаешь о будущем, видишь разные пути в жизни. Разные возможности. Даже я видел. А сейчас думается о том, какая смерть бывает. Смерть, она ведь выдумщица.
— Терпеть не могу таких разговоров. Это банально. Смерть может ко всякому прийти, в любую минуту, и в молодости, и под старость. Ну и что же? Мы, несмотря на это, живем. До самого конца. И, пожалуйста, не умирайте, отдохните хорошенько, а потом займитесь вашими руками, а то что это за профессорская машинистка с такими пальцами!
— Пра-авильно! Пра-авильно! — загудел Логойский.
После ухода Осецкой Логойский прикрыл окно листами картона, подбросил в печку немного дров и угля. Был уже поздний вечер, веяло осенним холодом. С минуту он рассматривал чертеж, который только что показывал Ванде. Потом взялся за каталог с изображениями великолепных фруктов и овощей, отложил его и вытянулся во весь рост на своем топчане. Он закрыл глаза, лицо его было радостным и молодым, но задумчивым. В голове вперемежку мелькали радостные и грустные, тревожные и смелые мысли, как всегда бывает с человеком в важные минуты его жизни. А потом все они исчезли, и два образа настойчивее всего начали возникать перед глазами. Женщина, разлука с которой стала вечной разлукой, ее голос, густой и сладкий, слегка хрустящий, как шоколад с орехами, который они когда-то ели и любили, ее синие глаза, ее улыбка, обнажавшая веселые белые зубы, ее стройные ноги, красивые маленькие ступни. И сразу же вслед за этим — кудрявый, цветистый, ароматный простор садов на участках, или каких-то других садов; и он, идущий среди этой буйной, вытканной цветами зелени; какая-то огромная выставка, много людей, все указывают на него, чего-то от него хотят, топчутся вокруг него, а он говорит им что-то без всякого смысла. И снова эта женщина, и снова кудрявая зелень, эти два образа переплетаются между собою, словно в них обоих заключены самые счастливые переживания его земного пути. И опять эти слова без смысла, обращенные к толпам людей, к этой женщине, к цветущим садам или к нему самому. Они путаются, их трудно понять, пока, наконец, они не складываются в печальный вопрос:
— Почему счастье молодости не продлилось до этих дней, почему не слилось оно с тихой радостью поздних лет в полное счастье жизни?
Вслух он сказал только: «Почему?» — и две большие слезы скатились из-под его опущенных век, а одна из них заискрилась и заблестела в свете лампы. Тут Логойский опомнился, сел, подумал, что надо бы раздеться, и вполголоса, как человек, привыкший сам с собой разговаривать, сказал:
— Я сто-олько лет шел и шел... И, может, только сейчас... пришел... уж без счастья... а пришел... — и чуть-чуть удивляясь, прошептал: — на родину.
На деревне свадьба[33]
Ой, пей, ешь, коль угощают,
Да пляши, когда играют,
Коль бьют в бубен, не зевай,
Догоняют — удирай.
Народная плясовая песенка.
1
В субботу под третье воскресенье октября гости уже с полудня стали съезжаться на свадьбу Зузи Ясноты. Первыми прибыли издалека, из самого Вроцлава, Михал Богусский и Анеля Павоняк — брат и сестра Малгожаты Ясноты. Анеля Павоняк привезла с собой двоих детей, Фелека и Эльжуню; оба они чуть постарше невесты, которой исполнилось всего семнадцать лет.
— А Геленка, а Стасек? — допытывается Малгожата о невестке и зяте. — А твои дети, Михась, не приедут?
Оказывается, они не приедут. Так уж вышло, что всем им важные дела помешали отлучиться с работы, а Геленка, как обычно, хворает.
Малгожата встречает гостей, сияя от счастья и вместе с тем сгорая от стыда: в доме еще ничего не готово к свадьбе, работы уйма. Зузя и ее жених Чесек Руцинский пропускают через мясорубку мясо для котлет; на кухне, кроме самой Малгожаты, суетится ее другая сестра, Паулина Шатковская, и невестка Леокадия, та, что за старшим Богусским, Лукашем. И той и другой уже за пятьдесят, обе они роста невысокого, худощавые, у обеих недостает передних зубов, но проворны и крепки, дело горит у них в руках; тяжелые чугуны поднимают, как перышки. Малгожата присматривает за свиными и говяжьими ножками, которые варятся у нее в чугуне, и одновременно укладывает на два больших противня грудинку, чтобы поставить в духовку. Леокадия из огромной миски отщипывает тесто и катает из него пончики. Паулина жарит пончики в свином сале и обваливает в сахарной пудре. Две взятые взаймы большие стольницы заставлены колобками теста; целая гора уже готовых и обсыпанных пудрой пончиков лежит в жестяном корытце. Пол весь в жирных пятнах, завален отбросами, покрыт мучной пылью; серенький котик принюхивается, нельзя ли чего-нибудь съесть или слизнуть, и носик у него при этом вздрагивает.