— Мать, — несмело обращается он к жене, — дай-ка водки с соком.
И они выпивают по чарке любимого напитка — водки с соком.
Щепан Яснота на четыре года моложе жены, но выглядит старше. У Малгожаты до сих пор фигура, как у девушки, и даже морщинки вокруг рта и серых лучистых глаз не старят ее, а только придают лицу озабоченное выражение. Щепан высок, костист, лицо у него землистое, плохо выбритое, щеки впалые, во рту больше дыр, чем зубов. У него квадратная челюсть и сильно выдающийся подбородок, и, может, поэтому он выглядит человеком энергичным, но взгляд маленьких черных глазок скорее пуглив и кроток, а широкий рот либо полураскрыт задумчиво и глуповато, либо растянут до ушей в счастливой детской улыбке. Малгожата знает, что в этом взгляде и этой улыбке и есть настоящий Щепан, тот Щепан, что за шестнадцать лет не сумел построить дом для своей семьи. Только благодаря Павонякам они теперь не скитаются по людям, а их надел в четыре гектара голого поля вырос до десяти гектаров с садиком и хозяйственными постройками. Но это обременительное богатство, работы по уши, а здоровье у Щепана плохое; всю весну он харкал кровью и лишь недавно вернулся домой после трехмесячного пребывания в санатории. Он считает, что вылечился, курит, пьет водку и тоже уже четыре ночи почти не спит: ведь на разделку заколотого кабана у них ушло двое суток. А теперь, прежде чем ехать к автобусу, с которым он ждет свою восьмидесятишестилетнюю мать, Щепан хочет похвастаться перед гостями невестой.
— Что, хороша у меня дочка, а? — умиленно спрашивает он. — Вся в маму.
— Да, похожа, — поддакивают гости, но про себя думают, что Зузе далеко до той Малгожаты, какой она была в молодости. Нет того лучистого взгляда, влажного, как блестящий от росы лист, нет того румянца на щеках, нет хватающей за сердце улыбки. Зузя небольшого роста, у нее хорошая фигурка, решительные и гибкие движения. Нижняя губа и подбородок немного выдаются вперед, как у отца, глаза голубые, большие и красивые, но без блеска; брови красивые, черные, но щеки бледные, хотя упругие и гладкие. Во всем существе Зузи чувствуется преждевременная зрелость, самоуверенность и трезвость не по летам. Зузя нравится хлопцам. Чесек Руцинский у нее — уже второй жених. Он очень недурен собой, строен и гибок, лицо у него продолговатое, смуглое, свежее, волосы каштановые, глаза карие; по моде, принятой сейчас у молодежи, шевелюра у Чесека шапкой поднимается над лбом, а когда он наклоняется, свисает длинными прядями, хоть косу заплетай. Чесеку не дашь его двадцати четырех лет, а Зузя, наоборот, кажется старше своих семнадцати. И жених и невеста — оба очень неразговорчивы. «Ничего, славные ребята, — думают гости, — только о чем же с ними поговорить? Верно, заняты собой — свадьба, как-никак, событие в жизни немаловажное, — а может, просто работой». Вот они как раз покончили с мясом, отдали блюдо с фаршем теткам и, захватив Эльжуню и Фелика, отправляются в деревню. Надо еще походить по соседям, кое-что призанять на завтра.
Теперь старшие разговорились. Паулина и Леокадия, не переставая хлопотать у печки, расспрашивают о Вроцлаве. Из всех присутствующих только они всю жизнь прожили в Павловицах — Ясноты ведь тоже провели молодость в городе, да еще в Варшаве, а они туда лишь ненадолго наезжали. Поля Шатковская замужем за шорником, земли у них было кот наплакал, но после аграрной реформы стало побольше; за десять лет новой власти они и шорную мастерскую оборудовали и детей на ноги поставили; теперь все дети уже в городе, кроме самого младшего, который хочет остаться в деревне. Посмотреть на Малгожату и Анелю — сразу видно, что они сестры. Поля — та другая. Лоб у нее невысокий, а выпуклый, щеки тоже когда-то были круглыми, и шея была круглая, высокая, полная и белая. Теперь Поля высохла, как щепка, но сердце у нее в груди бьется все такое же, переполненное смутной тоской. Она была девушкой, когда в павловицкой усадьбе появился художник; он писал ее и говорил, что она похожа на средневековую мадонну; с той поры Поля затосковала по какой-то иной, прекрасной жизни, которая чудилась ей за непонятным ей образом средневековой мадонны. Потом она встретилась с шорником Яном Шатковским, и оказалось, что у шорника тоже тоска лежит на сердце, только тоскует он по иной жизни не для себя, а для всей деревни, всей страны и всего света. Когда после бедствий второй мировой войны в деревне появились люди, которые заговорили о другой, лучшей жизни, Шатковские сразу к ним присоединились. Оба они уже давно в партии, долгое время ходили, будто заново на свет родились, но теперь как-то приуныли, потухли, что-то в них надломилось, они и сами не знают, что, но сердца их снова полны тоской по лучшей жизни. И сейчас Поля жадно слушает рассказы Анели: ведь, может быть, в других местах не так уж все плохо получается, как в Павловицах.