— Это Руцинская? — изумляется Михал Богусский. — Что с ней случилось, чего она так скачет? Я бы не узнал ее.
— Нога у нее болит, — объясняет Малгожата. — Еще в войну стала она болеть у нее, как раз когда тебя, Михал, немцы в лагерь увезли. Потом ей операцию делали, не помогло. Да она и с больной ногой так скачет, что здорового перегонит. Правда, правда!
Старуха Руцинская размашисто входит, выставив свою палку и ногу, обвязанную тряпками. И тотчас вся комната наполняется ее грубым, хриплым голосом.
— Добрый вечер, люди добрые! — кричит она. — Ну-ка, всех узнаю или нет? — шумно здоровается она с приезжими. — Это Гжегож Богусский, а это Михал. Ой, пан Михал, вас я уже лет шестнадцать не видала! Но у меня такая память на людей, что, как бы вы ни переменились, все равно узнаю. А это кто? Жена Гжегожа? Из-под Блоня? Видела, как вы ехали, еще и часа нет. И уже сидит и кур ощипывает! Дайте-ка я вас расцелую, люблю таких! Ой, что это? Ножки еще только варятся? И грудинку еще только жарите? И пончики? А скамьи? Скамьи еще не сколочены? Полы не вымыты? Когда же вы успеете? У меня, бывало, перед свадьбой к четырем часам дня уже все готово и прибрано, только столы накрывай да жди гостей. Ну, и не диво, я ведь четверых сыновей женила да дочку выдала, так привыкла к свадьбе готовиться, понаторела. Люди добрые, что же это я хотела сказать? Ах да, я хотела сказать, что дом побелен, все прибрано, скамьи кругом приколочены, место для музыкантов готово. Вот как у меня! Ну, до свидания! Да, вот еще что! Я и порошков от головной боли в аптеке купила, гости после водки любят иной раз порошок принять. Пол вымыт, даже воском посыпан, чтобы танцевать было легко. Поторапливайтесь, ради бога, а то завтра утром, как начнут гости съезжаться, только успевай поворачиваться!
Не дав никому слова вымолвить, всех ошеломив, Руцинская выбежала из дома, но, так как уже смеркалось, никому не удалось разглядеть в окно, как она ловкими скачками мчится межой к своей усадьбе.
— Ну и бедовая баба! — рассмеялся Михал Богусский.
— Трещотка! — угрюмо буркнул Гжегож.
Малгожата опасливо огляделась, к счастью, жених и невеста уже опять куда-то умчались.
— Больно речиста, — понизив на всякий случай голос, говорит она. — Так речиста, так всегда умеет кстати сказать, что когда в волость радио приезжало, так ее взяли говорить по радио! И говорила!
— Зажгите свет, ведь темно уже, — просит Щепан. — Я, пожалуй, еще раз съезжу к автобусу. В семь часов еще один приходит.
Паулина и Леокадия уже подлили керосину в две восьмилинейные лампочки, зажигают их и вешают на крюки: одну над устьем печи, другую у окна.
— Вот так освещение! — огорчается Эльжуня Павоняк. — Значит, и у Руцинских будем танцевать в потемках?
— А вы запишитесь в сельскохозяйственное товарищество, сразу у вас электричество будет, — глумливо замечает Гжегож Богусский.
— Вот и неправда! — вдруг сердится Малгожата. — У нас даже у заведующего рыбным государственным хозяйством и то нет электричества. Только телефон ему поставили.
— Что это за деревня! — дуется Эльжуня. — Ни радио, ни электричества...
Тут Ядвися, которая все кого-то поджидает, вбегает со двора с криком, что на дороге остановилась какая-то подвода. К хате не подъехала, но какие-то люди слезают, должно быть, гости. Все засуетились, но не успел никто выйти на улицу, как в хату вошли родные Щепана Ясноты, которых напрасно ждали до сих пор. Престарелая матушка Щепана и его сестра Катажина Гондек вошли со словами: «Слава Иисусу Христу!» Брат Щепана Юзеф Яснота, работник местечковой милиции, его сын и невестка поздоровались уже по-новому: «Добрый вечер, вот мы наконец и приехали». Двенадцатилетний Кубусь Гондек совсем не поздоровался; ничего не сказал и завернутый в шаль младенец, которого Катажина Гондек держала у груди. Две старшие женщины по одежде резко отличались от всех присутствующих. На бабушке старинной работы домотканная юбка в мелкую черную, красную и зеленую полоску и такая же косынка, охватывающая шею и спускающаяся с плеч. Когда Гондек сбрасывает клетчатую шаль, она оказывается точно в такой же юбке и голубой кофте, обшитой лентами.
Поднялся общий крик, расспросы — откуда взялись гости и как случилось, что Щепан не нашел их у варшавского автобуса. Гондек, бабенка, видно, веселая, со смехом рассказывает о трудностях путешествия.
— Да ведь Зузя в приглашении адрес нам не дала, не написала, как ехать, где выходить. Так и ехали неведомо куда.
— Ах ты, боже мой! — Щепан кинулся целовать мать. — Подумать только, что матушке пришлось так плутать! Как же вы к нам дорогу нашли?