— Чего ты плачешь, Малгося? Жаль девичьего веночка Зузи? Ах, горе, ты, горе людское... — И бабушка, которая и прежде, бывало, любила попеть, дрожащим скрипучим голоском тихонько запевает:
— Ребенок спит... — шепчет Малгожата, улыбаясь сквозь слезы.
— Бернадя? Ничего. Она у нас умница, как уснет, нипочем ее не разбудишь, — восхищается Гондек.
За полночь мужчины кончили сколачивать скамьи и столы и разошлись. Щепан еще проводил Агнешку к мужу на квартиру, а Малгожата с дочками снова подметала и мыла пол. Часов около двух они улеглись на тюфяк, прикрылись рядном. Зузя и Ядвися моментально уснули, но Малгожата долго не могла заснуть. Ее одолевали мысли, и сколько их роилось в голове, будто целая толпа там разговаривала.
«Что это Чесек говорил? — мелькает у нее мысль. — Будто музыка будет из Варшавы и первым музыкантом будет его дядя Адам Руцинский?» Она знавала его когда-то. В тот год, когда он приехал в Варшаву, где теперь уже много лет работает железнодорожником, он заходил к ней иногда, так, поболтать, — односельчанка все-таки, хотя в деревне, живя в разных концах, они почти не были знакомы. Однажды, когда он возвращался от родных, мать Малгоси послала его к ней с каким-то поручением, и с этого времени он стал навещать ее, а потом пропал и вскоре на ком-то женился. Может, раз десять заходил, а может, и того меньше, а она влюбилась в него. Он этого не знал, не догадывался даже, сейчас, может, и не помнит, что когда-то навещал ее. Верно, не к ней одной ходил тогда в гости, общительный был человек. Одного его любила она в девичестве. Эта единственная любовь была и единственной печалью ее молодых лет, в остальном она была счастлива. С девятнадцати лет служила у бездетных пожилых господ и даже не чувствовала себя служанкой — такие были тихие, добрые и умные господа. Она долго не выходила замуж, хотя женихи случались, — кровь у нее была не горячая, она все выбирала, искала человека с хорошим характером. А может, и потому не выходила, что после Адама Руцинского ей никто не нравился. Ей шел уже тридцать шестой год, когда она познакомилась со Щепаном, который нанялся в помощники дворника в доме, где служила Малгося. Был он из бедной семьи, как и она, искал в городе заработка. Что побудило ее выйти за него замуж? Да, пожалуй, больше всего то, что он так крепко ее полюбил. Так полюбил, что даже упал без памяти, когда она сперва сказала ему, что не хочет идти за него. Малгося знала, как тяжело быть нелюбимым, когда сама любишь. Вот она и растрогалась, что кто-то ее так любит, а к тому же и годы шли, брал страх за будущее. Господа уже старились, в случае чего, других таких ей не найти, да и надоест служить, пусть даже у самых лучших людей, — никому не охота убить жизнь в прислугах, собственной семьи захотелось, собственного дома. Поженились они, подумали да и решили вернуться в деревню. Времена тогда были не такие уж тяжелые; семьи выплатили им их часть, купили они дешево землю в родной деревне Малгоси, вот те самые четыре гектара без построек, — клочок голой да к тому же тощей земли. Тяжелая началась жизнь, мука-мученическая. Щепан был человек слабовольный, нездоровый, в работе не дюж, любил выпить. А хуже всего было с хатой. Уж и лес купили, Лукаш сам вызвался построить им дом, так доски оказались гнилые, и ничего из этого не вышло. Они маялись по чужим углам, — ведь хорошего угла никто беднякам не сдаст, — и всегда жили далеко от своего участка, за несколько километров приходилось тащиться на работу, ни телеги, ни лошади, корову — и ту некуда поставить. Малгожата в то время так невзлюбила мужа, что иной раз и смотреть на него ей было тошно Житье в Варшаве вспоминала, как рай, старые хозяева снились ей по ночам, она писала им письма, не раз жалела, что в недобрый час покинула эту спокойную и чистенькую жизнь, где ее уважали, а весь свет, говорила она, цвел для нее, как роза. В деревне она мучилась, опустилась, ходила грязная и ничем не напоминала прежнюю варшавскую панечку. Мало того, что приходилось все самим делать по хозяйству, надо было еще отрабатывать у богатых хозяев за лошадь и за инвентарь, да и в имение, последнее уже в этих краях, приходилось наниматься. А по ночам Малгося, неплохая портниха — ведь в Варшаве она сама шила себе красивые платья, — обшивала всю деревню, даже мужчин, на машинке, которую ей подарили к свадьбе ее господа. На втором году этой злосчастной жизни подошла война, ну, тут уж всякий знает, что за времена были. Двое мальчиков умерли у них в то время младенцами, только самая старшая, Зузя, которая родилась еще в благоустроенной варшавской больнице, да младшая, Ядвися, которая вскоре дождалась лучших времен, кое-как выжили.