После войны жизнь стала быстро меняться. Новые завелись порядки и обычаи, которые нелегко было и понять, не то что привыкнуть к ним. Начались и новые страхи; люди по целым неделям плохо спали, на работе у них прямо руки тряслись от страшных россказней. А жизнь шла своим чередом, и всегда не так, как думаешь. Деревня лежала в сорока пяти километрах от Варшавы, но затерялась в глухой стороне, среди мелколесья, вдалеке от железной дороги. А тут вдруг по окрестным местечкам стали вырастать какие-то заводы, поодаль стали прокладывать новую железную дорогу, в двух километрах от Павловиц построили кирпичный завод, который производил кирпичи для восстановления Варшавы. Начались легкие, хорошие заработки. Щепан прямо ожил: он любил разнообразие. То на железной дороге год-другой поработает, то на кирпичном заводе; вскоре они купили лошадь, а с лошадью он еще лучше стал зарабатывать на новых заводах и стройках. На кирпичном заводе и Зузя за последний год подработала на наряды. Наконец им достались хозяйство и дом Павоняков. И хотя хозяйство было обременено небольшими долгами, все же началась совсем другая жизнь, настоящая жизнь, было о чем хлопотать. Даже с мужем она стала жить мирно, потому что, когда жить становится легче, не из-за чего ссориться. Сердце у Малгожаты от природы доброе и признательное, она умеет быть благодарной за каждый подарок судьбы, почему же она не может уснуть, вздыхает и борется с мыслями, словно не Зузя, а она сама готовится к великой перемене жизни?
«Теперь эта свадьба, — мысли не дают ей покоя. — Вроде и счастье, а один бог знает, каково будет Зузе за этим Чесеком. Уж очень он выпить любит. А раз пьет, так и бить ее будет. Да разве Зузя понимает? Мало ли я ей рассказывала, какая у нас была жизнь, когда Щепан пил? А все зря. Зузя против отца словечка сказать не даст. Говорит, что мужчина должен пить. Жаль того, первого ее жениха. Покрасивей Чесека был, а водки и в рот не брал. Да, они плакали, когда Зузя с ним порвала; как сына его полюбили, да что поделаешь? Своему дитяти поперек дороги не станешь, а она, вишь, выбрала Чесека. Уж очень маленького роста был, тот, другой. А Чесек высокий — вот и победил. Ну, а он, что он в ней увидел? Может, эти морги и то, что у нее одна только сестра, значит, меньше дележу будет. Ах, горе мое, горе горькое, не видно, чтоб любили они друг дружку, так только...» — сокрушается Малгожата.
«А теперь еще страшно, — перескакивает она к новым мыслям, — как бы на свадьбе драки не было, хотя бы все по-хорошему обошлось». У Малгожаты прямо мурашки по спине бегают, как она вспомнит, что иной раз делается на свадьбах. То в кровь изобьют друг дружку, а то и похуже что-нибудь сделают. В прошлом году, не в Павловицах, а тут, поблизости, пьяные мужики надругались над двенадцатилетней девочкой, деревенской сироткой. «И с чего это Михал, — блуждают мысли, — так отстаивает этот гражданский брак?.. И эти кооперативы?.. Видно, он уже переделался на новый лад. Столько гостей, столько работы, даже толком не успела поговорить с ним. Да и с Анелей. Может, они вразумили бы меня, они умные. А у меня уже все в голове перепуталось. Такая тяжелая была жизнь, только-только чего-то добились, а тут — на тебе! — оказывается, это худо. И какой черт эти кооперативы выдумал, людям жизнь отравлять... Как будто и в года уже вошел, и ума набрался, а тут вдруг все пошло вверх тормашками, и ходишь как одурелый, не знаешь, что хорошо, что худо. Ничего худого никогда не замышлял, а тут говорят — все у тебя худо, все не так. То ли мы поглупели, то ли весь свет помешался? И чего мы дождемся? Может, еще и Зузя с Чесеком скажут нам, что мы злые, глупые, может, сами все в этот кооператив отдадут? Пока они заодно с родителями, а как сойдутся с молодыми, там уж у них другой ветер дует».
«И что это Щепан, — сердится Малгося, — что он врет, будто к нему не приходили? К нему приходили, так он с ними и разговаривать не стал, одно твердит: как жена скажет, так и будет. Значит, все на себя бери? А что я знаю?
Может, ему больше по душе было бы, если бы я согласилась?»
«С этой свадьбой... такая прорва денег... Может, хоть и не будут Зузе чепчик надевать, а гости все-таки соберут денег? Куда там, и думать нечего, чтобы хоть половину собрали. А какой порядок можно навести на эти деньги и в доме и в хозяйстве... И двор можно забором обнести, а не жить так вот, на тычке; цветов насадить, страх, как я цветы люблю... Третью корову купить... Матерь божия, коров вечером не подоили! Комнатушку надо бы для молодых пристроить... Да ведь кругом говорят: ничего не стоит делать, ничего не стоит устраивать, все равно отберут, а не отберут — налогами задушат, дохнуть не дадут; богатый, скажут, ишь как вокруг дома красиво, пускай платит. Из-за этих разговоров так все и проедим, пропьем да на тряпки истратим, да ведь и тряпки только молодым нужны; им все простят, подлость — и то простят, а пожилой человек и одеться стесняется, а то скажут: богач, наряжается...»