Входя в избу, Михал спросил Малгожату:
— И где только вы раздобыли этакого графа гармониста?
Малгожата залилась краской.
— Правда? — спросила она. И таинственным полушепотом ответила: — Он всегда с виду был такой пан. Это Адам Руцинский, не помнишь? Он когда-то бывал у меня в Варшаве. Ох, как он мне нравился! Я так хотела выйти замуж за музыканта. Он один на свете мне нравился, только он. Когда он женился, я даже плакала; одному тебе, Михал, говорю это.
Она взглянула на брата своими серыми лучистыми глазами и вдруг схватилась за голову.
— Я тут о пустяках болтаю, а у нас еще ничего не кончено. Жженку только сейчас готовим, а ведь до костела надо еще дать гостям позавтракать. Яцек злится, потому что встал до свету ради этой жженки, а у нас все горшки заняты и масла не хватило, пришлось по деревне искать. Подумай только, Михась, чуть не сто человек съехалось на Зузину свадьбу!
В хате было шумно. Зузя, еще в рабочем платье, вместе с теткой Паулиной расставляла на накрытых столах копчености, хлеб, сдобные булки и пончики. Щепан с Чесеком перетирали стаканы и рюмки. Малгожата заваривала чай и ячменный кофе. У плиты Леокадия Богусская мешала поварешкой в огромном чугуне, куда ее сын Яцек сыпал сахар, клал масло, прибавлял толченый мускатный орех и вливал литровые бутылки водки. Яцек, несмотря на молодость, славился в округе тем, что лучше всех готовил свадебную жженку. Но вот уже Михал Богусский появляется на пороге и громко приглашает:
— Покорнейше просим! Завтрак подан! Жженка на столе! Кто первый — самый лучший, кто последний — всех получше! Кто постарше — просим садиться, кто помоложе — пусть постоит!
Гости двинулись толпой и вмиг заняли места за столами, составленными подковой. Уселись пожилые и те, что были с детьми, а молодежь плотно заполнила свободное пространство между столами, беря себе лакомые куски через плечи сидящих — кто на хлеб или прямо в рот, кто на тарелочку, если удалось заполучить ее; вилок хватало, каждый старался только раздобыть стакан или рюмку. В них дымилась жгучая, огненная жженка.
Однако гостям пришлось сбиться еще плотней, когда в хату вошли музыканты, а войти им надо было, потому что на свадьбе не годится что-нибудь делать не под музыку. Музыкантов было трое; кроме гармониста, еще скрипач и барабанщик. Ну, барабанщику пришлось оставить свой барабан на улице, потому что инструмент у него не пустяковый. Огромный обод стоит на земле, а барабанная палка прикреплена к педали, на которую музыкант нажимает ногой. К верхнему краю прикреплены две продолговатые полые трубки; когда музыкант барабанит по ним маленькой палочкой, получаются сухие звуки, схожие с негритянским там-тамом, когда же он выбивает на них искусную дробь, похоже, что щелкают испанские кастаньеты. Над барабаном на толстой проволоке подвешена медная тарелка, по которой артист лупит изо всех сил, когда надо потрясти слушателей этаким медным громом. Сам барабанщик родом из Павловиц, с большинством присутствующих на свадьбе парней «на ты». Но он уже давно живет в Варшаве, где бьет в барабан, лупит в медные тарелки и щелкает кастаньетами на танцульках и народных гуляньях, в закрытых помещениях и на свежем воздухе. Лицо у него как у клоуна или шута, рот от уха до уха, черты лица нескладные, но глаза плутовские и насмешливые, а в обхождении есть что-то такое приятное и заразительно веселое, что стоит ему рассмеяться, как он приковывает к себе все взгляды и заставляет смеяться всех. Зовут его Толеком. Не считая трехзвучного барабана, Толек обладает еще одним увеселительным инструментом, заключенным в нем самом; он — первоклассный исполнитель песенок. Вот с этим-то инструментом он и вошел в хату и тотчас металлическим баритоном запел что-то из модного репертуара; хотя он отличался главным образом в шутливых, забавных и насмешливых песенках, но, поскольку перед венцом они неуместны, он выступил на этот раз с трогательной песенкой о девушке. Осанистый Руцинский вторил ему тенорком и подыгрывал на гармонике.