Перед хатой гости уже начинают проявлять нетерпение: почему не видно жениха и невесты. Поздняя обедня уже, должно быть, началась, такси из местечка прибыло и ожидает, мотор рокочет. Телеги все прибывают; из дальних концов Павловиц, из соседних деревень съезжается многочисленная родня обеих семей, по тропинкам подходит пешком молодежь, появляются и два солдата — это парни, которые сватаются к младшим дочерям Лукаша Богусского и Паулины Шатковской. Музыка все играет и играет встречный марш; наконец вереница гостей кончается. Гармонист Адам Руцинский стоит со своей гармоникой посреди тропинки и кого-то высматривает.
— Кого это вы там высматриваете, пан граф? — спрашивает Михал Богусский.
— Важного гостя, — серьезно отвечает гармонист, — нашего помещика высматриваю.
— Помещика? — не понял Богусский. — Какой же тут может быть помещик?
— Мы его называем помещиком, потому что он здесь сейчас самый большой человек, — с достоинством объясняет гармонист. — Директор государственного хозяйства. Того самого, рыбоводческого.
На это Михал уж ничего не отвечает; увидев, что и Малгожата выбежала задами на дорогу и тоже кого-то высматривает, он подходит к ней.
— Что, и ты, Малгося, его дожидаешься? — спрашивает он. — Тут вот ждут «помещика». Директора госхоза, — отвечает он на ее испуганный взгляд.
— А-а, — кивает головой «Малгожата. — Это пан Стемпень. Он родня Руцинских; они, говорят, пригласили его на свадьбу. Да разве он к нам придет? Он не придет... Нет, я Щепана поджидаю. Все жду, жду, — устало вздыхает она.
— А где же Щепан? — оглянулся Богусский. — Я, правда, что-то давно его не вижу.
— Да поехал к автобусной остановке! Сестра Руцинской должна приехать с мужем. Говорят, у нее ноги больные, не может пешком идти. У него сердце очень мягкое, у Щепана, взял да и поскакал. Не допущу, говорит, чтобы больная пожилая женщина шла пешком на нашу свадьбу. Я-то не против, а только что же теперь будет? Автобус иной раз опаздывает, когда же молодые к венцу попадут? Не может же Зузя ехать без родительского благословения. А Щепана не видно.
— Приедет. А ксендз подождет с обедней. Заплачено ведь, — утешает Михал.
— Да ведь столько народу ждет, столько народу, — жалуется Малгожата. — Сама-то я не так уж гонюсь за этим, но Щепан... Щепан... Сколько он намучился с этой свадьбой, а теперь даже не благословит дочку. Для него большое дело это благословение!
Между тем к толпе гостей подходят жених и невеста. По засыпанной мусором тропинке от Попёлков плывет Зузя в длинном белом платье, неподвижная, как те статуи мадонны, что несут во время крестного хода. Чесек Руцинский — в синем костюме с белым бантом, украшенным зузиным аспарагусом. Оба окружены толпой девушек и хлопцев. Перед хатой уже поставлен столик, накрытый скатертью, на нем распятие и две свечи; воздух такой теплый и неподвижный, что свечи горят, как нарисованные, их желтоватые огоньки едва видны в сиянии погожего дня.
Люди начинают терять терпение. «Где родители невесты?» — слышатся голоса. — «Как, отца нет?» — «К автобусу?» — «Да когда же он теперь приедет?» — «Не мог кто-нибудь другой за него поехать?»
Малгожата в который раз выбегает на дорогу и вдруг замечает, что рядом с ней, устремив глаза вперед, стоит Адам Руцинский.
— Не видно! — робко говорит Малгожата. — Щепана не видно, — поясняет она, вспомнив, что Руцинский ждет пана Стемпня.
Гармонист, присмотревшись, кланяется ей, подает руку.
— Так это хозяюшка, матушка невесты? — любезно здоровается он. — Изменились, похудели с тех пор, как я бывал у вас на улице Эмилии Плятер; помню, помню, миновали те времена.
Малгожата вдруг забывает обо всем, она только сознает, что стоит перед этим шикарным варшавянином, который был ей когда-то так мил, в грязном от кухонной работы тряпье. Ведь она даже одеться не может, даже на венчание не поедет, потому что надо мыть посуду, готовиться к приему гостей после венчания. Она хочет сказать об этом гармонисту, но у нее не хватает слов. К счастью, ее зовут — больше ждать никак невозможно. Пусть мать одна благословит детей.
Кто-то подталкивает жениха и невесту, и они опускаются на колени на проворно подстеленный Юзефом Яснотой коврик, Анеля подает Малгожате кропило, но та не видит; вся дрожа, она обнимает Зузю и восклицает: «Доченька, дети мои милые, благословляю...» Ничего больше она не сказала, захлебнулась слезами. Да и того, что сказала, никто не услышал, еще и шум вокруг не затих. Вдруг все увидели, что Малгожаты уже нет у столика, проворная мать жениха отстранила ее, будто перышко сдунула, и уж она-то сказала речь! Все слушали прямо как завороженные. Руцинская смотрела не на жениха и невесту, а на толпу гостей, будто всем посылала благословение; она говорила проникновенно, но вместе с тем весело и все в рифму; длинная была речь, и закончила она ее словами: