Скрипач протиснулся первым. Он ведь должен играть на хорах, поэтому с решимостью посланца, которому предстоит выполнить высокую миссию, он прорезал толпу своей длинной, узкой фигурой («как нож тесто», — смеялись свадебные гости). Перед ним расступались, дивясь этой необычайно длинной, тощей и рыжей фигуре, и он лез прямо в ризницу, а оттуда по лесенке на хоры. Вслед за скрипачом двинулись жених с невестой; они прошли невредимо: при виде белого платья, венка и фаты люди потеснились, сжались, едва не расплющились. За женихом и невестой проскользнула девочка, которая должна была подавать кольца, — красивое дитя из семейства Руцинских, тоже вся в белом. За ней шел Щепан Яснота, никого и ничего не видя, вперив глаза в искусственный флёрдоранж и веточки аспарагуса в венке дочери, шел с лицом, мокрым от слез. Потом Анеля Павоняк ввела бабушку Ясноту. Остальные проталкивались по мере сил и возможности через оба входа.
Гжегож и Михал Богусские не стали пробираться в костел, а прошли на кладбище, расположенное прямо против ворот костела, по другую сторону дороги. Шли молча, шурша листвой, толстым слоем устилавшей кладбищенские дорожки, пока не остановились перед высоким дубовым крестом, который стоял на могиле их матери. Могила была облицована камнем, только сверху оставалась земля для цветов. На жестяной табличке виднелась надпись: «Блаженной памяти Марианна Богусская, ум. 10.1.1945 г.» Михал поднял веточку и смел с могилы опавшие листья, из-под них выглянули полузамерзшие, но еще цветущие мелколистые бегонии, которые посадила здесь весной Малгожата. Потом они долго стояли неподвижно, и у них обоих, немолодых уже мужиков, градом текли слезы. Сквозь эти слезы они видели мать как живую, видели всю ее жизнь. Жалкая это была жизнь! Будто и хозяйка, а на самом деле батрачка, вечно гнувшая спину на чужой земле, кулацкой или помещичьей; отец был человек болезненный, умер еще в первую мировую войну, и она осталась одна с крошечными ребятишками. Измученная, изнуренная, и все же крепкая, неутомимая, никогда и ни от чего не падавшая духом, она горячо любила детей, но воспитала их в строгих правилах. Они не помнят, чтобы она когда-нибудь прикрикнула на кого-нибудь из них, а между тем они слушались и боялись ее, так как не хотели ее огорчать. До последних дней ее жизни любили они мать и теперь жалели, что она не дождалась лучшей доли, которой дождались все ее дети. Умирала мать, глядя на гнетущую бедность Малгожаты, но такой уж она была человек, что только у Малгожаты и хотела жить в старости, потому что здесь больше всего нуждались в помощи и ободрении. У других, более зажиточных детей она бывала только в гостях и опять возвращалась к суровой жизни у своей Малгоси, потому что, говорила она, «никто из вас день и ночь не работает, а моя Малгося по ночам шьет, чтобы не впасть в нищету, так пусть хоть утром поспит, а я за нее все сделаю». Как бы радовалась мать, если бы дожила до нынешнего дня!
Вернувшись, они подоспели к самому венчанию: пономарь как раз зажигал паникадила, и жених с невестой подходили к аналою. Громко заиграл орган, мужской голос пропел Vem Creator Spiritus, а затем зазвучала скрипка. Свадебные гости многозначительно переглянулись, а посторонние обернулись к хорам.
Когда полчаса спустя все рассаживались по телегам, длинноногий скрипач робко приблизился к степенной, красивой Анеле Павоняк.
— Скажите, пожалуйста, — спросил он, — хоть немного-то было слышно, как я играл?
У Анели Павоняк было чуткое сердце.
— Да что вы, — сказала она, с приветливой улыбкой глядя на него снизу вверх. — Весь костел обернулся на хоры, когда вы заиграли. Вы прекрасно играли.
Скрипач всматривался в нее с недоверчивой благодарностью.
— Я, знаете, года два учился в музыкальном училище, — тихо сказал он. — Играю в ансамбле... Я с самого утра вас заметил. Вижу, серьезная, интеллигентная женщина. Так и думал, что вы-то разберетесь... А то у этих деревенских вкуса нет...
— Я деревенская, — сказала Анеля Павоняк. — Я тут... — Но ей не дали окончить. Братья звали, пора было возвращаться.
— К маме на могилу не сходила? — спрашивает Михал.
— Да я старую Ясноту вела. Гондек пришлось ребенка кормить, то тихий был все время, а около костела раскричался. Сейчас к маме на могилу зайду. Подождите немножко, я с вами поеду.