— Кшиська! — кричал он вслед уходящей. — Кшиська! Вернись, черт тебя возьми! Вернись, по-хорошему говорю! Смотри, плакать будешь!
Но молодая женщина пошла не оглядываясь; преследователь ускорил шаг и на ходу, отвернув полу пиджака, что-то делал с поясом. В редеющем уже ночном сумраке Малгожата с ужасом увидела, что он отстегнул ремень и, бегом догнав уходящую женщину, стал бить ее этим ремнем по чему попало. Ошеломленная Малгожата скорей слышала, чем видела, как они метались в драке. Затем молодой человек оставил свою жертву, и они разошлись в разные стороны. Мужчина возвращался медленно, застегивая пояс; он прошел мимо самой Малгожаты, и тут ей показалось, что это Владек Яснота. Она вспомнила, что его жену называли при ней Кшисей.
Подавленная, оцепенелая, забыв о коровах, она вошла во двор, обошла вокруг хаты; между ригой и амбаром какие-то люди негромко, но запальчиво спорили. Тут же был и Щепан, он запрягал лошадь, и рядом стоял — она сразу его разглядела — Юзеф Яснота; он держал за пиджак какого-то молодого человека — кажется, это был зять второй сестры Щепана, прибывший из Лукова. Парень со злобой говорил:
— Что это такое, ко всем чертям? Кто так поступает? Пойду вот, созову ребят и такую им б-бучу устроим, так морды набьем, что друг дружку не узнают!
— Что случилось, ради всего святого?! — испуганно вскрикнула Малгожата.
— А я тебе говорю, Болесь, успокойся! — увещевал рассердившегося парня Юзеф Яснота. — Иди к колодцу, вылей себе ведро воды на голову.
— Ну скажите сами, — объяснял, покачиваясь, неведомый до сей поры Малгожате Болесь, — что это за подлость! Прибегает мать жениха, приносит бутылку водки: «Нате, — говорит, — к завтраку». Что это за обращение? Там у них еще литров восемь есть, так они их для своих гостей припрятали, а для невестиных гостей — что? Остатки, как собакам?
— А я тебе говорю, молчи, — унимал его угрюмо Юзеф Яснота. — Я тебе покажу, как хулиганить на приличной свадьбе.
— Это я хулиганю?! Это я-то?! Дядюшка? Я, что ли, спрятал водку? — пискливо кричал и так уже накачавшийся Болесь.
— Тише, ти-ше! — молила в отчаянии Малгожата. — Из-за какой-то водки столько шуму! Руцинские поступили некрасиво, но Чесек уже пошел туда. Сейчас ее принесут, эту водку, а лучше без нее обойтись. Щепан, — обратилась она к мужу, — пусть кто-нибудь подоит коров. Не забудь, они с вечера не доены. Я иду за Михалом.
— Ступай, ступай, — тихонько сказал Щепан. — Я уж за всем присмотрю.
— Болесь, никаких скандалов! — говорил тем временем Юзеф Яснота. — А где Владек? Владек хотел со мной ехать. И Кшися. Куда они девались? Надоело мне все это, — вздыхает Юзеф Яснота.
— Владек? — с внезапным гневом сообщает Малгожата. — Только что его видела. Лупил ремнем свою жену.
— Это неправда, — ни минуты не колеблясь, опровергает Юзеф Яснота. — В Польше никого бить не разрешается.
Малгожата глянула на него, открыла было рот, точно хотела что-то сказать, но тут же стиснула зубы. Молчание одержало верх над правдивым словом.
— А кто это делал, наказан, — мрачно добавил Юзеф Яснота. — Владек бил Кшисю! — крикнул он вдруг. — Это неправда!
— Может, мне в потемках показалось, — шепчет перепуганная Малгожата. — Верно, это был кто-то другой...
Разъяренный Болесь сделал несколько шагов к скамье, которая стояла у стены хаты, нащупал ее руками, сел и тотчас уснул.
Малгожата поспешила к Яцекам, но шагах в ста от дома встретила брата, уже готового в путь.
— Добрый день, Михал, отоспался хоть чуточку?
— Малгося? Боялась, что просплю? Как ты заботлива, моя милая. По правде сказать, поспал я не больше часа. Все время то телеги подъезжали, то так приходили со свадьбы. Будто бы отдохнуть или переодеться, потому что девушки свои вещи у Марыси пооставляли. А на самом деле выпивать приходили. У Яцека в доме запас пива и водки, вот они и угощались. Я и сам человек веселый и выпить люблю, но что-то мне кажется, они хватили через край.
— Да нет, все еще, слава богу, ничего, — сказала Малгожата со вздохом. — Никто не напился так, чтобы его рвало или чтобы на земле валялся. Никто, — неуверенно добавила она, — никого не побил.
— Так что ты довольна свадьбой?
— Довольна. Только жаль, Михась, что ты уже уезжаешь. Чужие разъедутся, останутся только свои. Я ведь и не поговорила с тобой. Помнишь, как бывало, сойдемся мы все, братья и сестры, уж и посмеемся, и поболтаем, и подурачимся! А когда еще мама жива была... Весело было… Вот тут пройдем, Михась, около парка, я люблю парком ходить. Иной раз думается: будь у меня время, походить бы мне тут одной.