Забирались в самую гущу не скошенной еще пшеницы и тут, в палящей духоте, на первой попавшейся борозде кидались друг на друга как бешеные. Целовали друг друга в соленые от пота щеки, мяли под собой гибкие стебли донника, обрывали синие цветы цикория, хватаясь за них в минуты любовного экстаза. А потревоженные, придавленные шмели выбирались из-под их тел, громко и сердито жужжа в перепутавшейся траве.
Хотя пани и было уже кое-что известно, но сегодня Маринке еще дано было разрешение «отнести обед» в поле: пани нужно было время, чтобы обдумать все это. И Маринка убежала, напевая тихо и страстно:
После полудня ее послали в сад окучивать клубнику. Но обычного пения не было слышно. Движимая острым любопытством и в душе недовольная собой, пани отправилась туда — поглядеть, что делает Маринка.
Она шла крадучись по залитой солнцем дорожке, мимо цветников, через огород. Маринки не было у гряд клубники. Тогда пани пошла в старую часть сада, гораздо более тенистую и прохладную. Там не было ни цветников, ни овощных гряд. Только деревья простирали ветви над лужайками. Некоторые из этих деревьев были громадные, как в пуще, и роняли свои мелкие плоды с недосягаемой высоты.
Неподалеку от сахарной груши, под которой на земле валялись растрескавшиеся, липкие от сока плоды, в тени одичавших кустов малины спала Маринка, пышно расцветшая, прелестная, с выражением блаженства на розовом лице. Вокруг были разбросаны огрызки груш.
В душной тишине слышалось лишь из другой аллеи постукивание молоточка садовника, а сын садовника, молодой парень, слонялся подозрительно близко, порою тихо покрикивая на свою собаку.
Пани некоторое время стояла молча, залюбовавшись красотой спящей девушки. В красоте светловолосой Маринки было что-то задорное, упрямое и бессознательно мощное.
Однако в хозяйстве потачек давать не приходится. Что надо сделать, должно быть сделано! И Маринку пришлось разбудить.
Когда пани ее растолкала, она сорвалась сразу, резво и бодро, как ребенок.
— Задремала я на минутку? — спросила она робко.
— Хороша минутка! Уже четыре часа! Что с тобой вообще творится, скажи на милость?
Девушка молча поднялась и двинулась к грядам клубники.
— Совсем испортилась, от рук отбилась! — выговаривала ей пани, идя за ней. — Смотри у меня, сегодня к доению приди вовремя! — заключила она после длинной нотации.
Но Маринка не пришла вовремя. В семь часов вечера, когда звонок сзывал доильщиц, она бродила по дороге меж прудами, по которой тянулись возы с золотой кладью, огромные, как дом. Сегодня запрягали не четверками, а только по паре лошадей в каждую телегу, и все, кто только мог, возили хлеб с поля, так как собиралась гроза.
Маринка ждала на дороге под липами, с которых свисало много соломы. От стволов веяло жаром.
Когда появлялся Слупецкий, она бежала за его телегой, вытаскивая колосья и грызя зерна, пока ее не увидел за этим занятием управляющий и не только прогнал в хлев доить, но еще пожаловался на нее господам.
— Она становится невозможной, совершенно невозможной, — сказала пани. — Но чем же она виновата, если влюбилась как сумасшедшая? Попробую поговорить с ней по-хорошему.
И наутро, когда Маринка сбивала масло, пани завела с ней разговор.
— Знаешь, глупая девчонка, чего ты дождешься? — начала она.
Но от Маринки все предостережения, которые делались для ее же блага, отскакивали, как горох от стены. Она ужасно сердилась, когда кто-либо в усадьбе заговаривал о ее любви. Пани делала выразительные намеки насчет этого именно пункта, а Маринка, охваченная стыдом за нее, только твердила упорно, стараясь прервать разговор:
— Я никого не трогаю! Никому я не мешаю!
Зато с матерью и деревенскими бабами она не раз яростно спорила, защищая свою любовь.
Бабы зазывали ее в избу и начинали поучать, что не следует так бегать за парнем.
— Если будешь ему слишком покорна, то и оглянуться не успеешь, как он тебе, как собаке, скажет: «Пошла прочь!»
Маринка утверждала, что никогда он так не скажет. Но ей приводили в пример множество достоверных фактов: оказывалось, что мужчине всегда быстро надоедает та, которая ему усерднее всех угождает, что его надо держать в узде и от себя подальше, ох, подальше!
В ответ Маринка со слезами шептала:
— Если бы даже он меня прогнал потом, так от его нелюбви мне больше радости, чем от невесть какой любви другого!