— Вот дура! — гласил бабий приговор.
Господа смотрели косо на эти хождения по крестьянским избам. «Разные есть между ними люди. Еще начнет таскать все из дому. Уж и так стали пропадать вещи».
В усадьбе стало складываться мнение, что Маринка совсем сбилась с пути: не только блудит, но и на руку стала нечиста.
— Все можно понять, — говорили часто господа, — но долго терпеть это немыслимо.
Решено было Маринку рассчитать. Пусть идет работать в поле. В конце концов, и детям не годится иметь такой пример перед глазами или даже только слышать об этом.
Маринка, словно не замечая растущего вокруг нее недовольства, как раз в это время пришла к пану с просьбой отдать ей жалованье и позволить завтра идти на престольный праздник в Брудзево.
Только что перед этим, при расплате с рабочими, пан выслушал точно такую просьбу от Слупецкого.
— Так ты с ним хочешь идти? — спросил он Маринку, нерешительно открывая ящик.
— Да, с ним... — она громко кашлянула.
— К чему тебе столько денег? Ничего не оставишь? А надо бы на свадьбу отложить. Что же, или о свадьбе не думаешь?
Маринка молчала враждебно и упрямо.
— Ну, смотри: к вечеру чтобы воротилась!
— Отчего не вернуться? — чуть не вскрикнула она с облегчением.
— И что вам вдруг загорелось? В самое жнивье...
— Завтра праздник, — напомнила она несмело и через минуту добавила: — Никуда никогда не ходим... Ничего не видим...
— Да, уж ладно, ладно, — с неудовольствием прервал ее пан.
На другой день, еще до наступления темноты, воротились все, кто ходил в Брудзево, кроме Маринки и галичанина.
После ужина все стали с досадой и завистью ждать, когда же вернется молодая пара.
Укладываясь спать, в усадьбе говорили:
— А Маринки все еще нет!
Ночью кое-кто из людей услышал, что собаки громко лают у часовни на дороге.
— Пришли, — бурчали сонно те, кого лай разбудил, и, успокоившись, засыпали снова.
Утром, однако, выяснилось, что они не пришли, и какая-то горечь зашевелилась в каждом сердце. Люди досадовали на влюбленных за то, что они так легкомысленно, так беззаботно счастливы.
Только к вечеру Маринка и Слупецкий показались на дороге.
Работа везде была еще в полном разгаре. Жали на трех полях: на двух — машинами, на третьем — серпами.
Маринка и Слупецкий, как господа, ничуть не спеша, остановились у поля. Грабельки жнеек, как желтые зубья, врезались в синее небо. Вороха пшеницы с сухим шелестом скользили по площадке. На жнивье, на зеленом фоне клевера отпечатывались узорами следы железных колес.
Приказчик иронически отвесил прибывшим поклон до земли:
— Кланяюсь ясновельможным панам! — крикнул он и обратился к людям: — Эй, потрудитесь для господ: может, и тряхнут мошной!
Недоброжелательный смех поддержал эту злобную шутку.
Влюбленные постояли некоторое время, чтобы не уронить своего достоинства, а потом, уже торопливо, двинулись к избам.
Напротив избы Маринкиной матери они сели под тополями и, сложив на траву узелки, утирали потные лица.
Мать вышла из сеней и, заслонив глаза рукой, крикнула вопросительно:
— Ну?!
Они, не торопясь, подошли ближе.
— Что? Видишь, пришли.
— Но когда пришли? — крикнула она.
— Как это — когда? Дорога не малая! Совсем взмокли, покуда дошли. Дали бы вы нам, мама, чего-нибудь напиться. Что это, вы на барщину сегодня не вышли?
— Да вас все высматривала, чтобы другие раньше не увидали.
Она втолкнула их в избу, заперла дверь — и руки заломила. Уж ей объявлено, чтобы Маринка в усадьбу и не показывалась больше. А на полевые работы приказчики ее не берут: говорят, что она только и ищет, где бы лечь, а работать не хочет. Слупецкому тоже велено отправляться восвояси.
Все это не по вкусу пришлось молодой паре.
— И из-за чего столько шуму? — говорили они, пожимая плечами. — Из-за того, что люди немного повеселились. Если бы кому вред от этого — другое дело. А что, у них добра убудет что ли, если один-единственный раз человек не вышел в поле? Если бы еще на малом хозяйстве... А тут!..
Но, так как мать не переставала плакать — все с большим и большим отчаянием, они тоже приуныли и в конце концов сами начали настаивать, чтобы мать пошла к пану просить за них. Когда просит мать, женщина старая и седая,— это совсем другое дело.
Но она и слышать об этом не хотела: раз они ведут себя, как псы, пускай, как псы, идут искать ветра в поле. Своим умом вздумали жить, никого не слушали, а как беда — так мать проси за них!
Что тут возразишь? Замолчали Ян и Маринка. Развязали узелки и показали, что купили на праздничном базаре. Он ей — глиняного петушка, цветастый платок, ленты, бусы и атласный фартук в розах. Она ему — запонки для сорочки, красный галстук бантом и цепочку для часов. Он показал, как будет ее носить, — вдел один конец в петлицу, а другой сунул в пустой карман.