И удивительной была мягкость воздуха, в котором, как среди бледного атласа, невинно покоились цветущие ветви.
Глядя и не глядя, в тени весенних распускающихся деревьев мы пылали беспредметной дикой радостью.
От восторга мы умели только барахтаться на траве, срывать молодые ветви ивы и со свистом рассекать ими воздух. Мы умели только, обняв ногами и руками эти чудесные стволы, взбираться на самую верхушку, и там, в пахучем шуме молодых листьев, подставлять рот навстречу надвигающейся туче и пить майский дождь.
Собака[2]
Это был молоденький коричневый выжлец с белой манишкой.
— Как его звать?
— Тумры, с вашего позволения, — отвечал незнакомец в полушубке, державший его на сворке.
Услыхав свое имя, песик поднял морду и с минуту держал ее поднятой кверху, не сводя глаз с хозяина.
Наконец он опустил голову и не смотрел больше ни на что.
Уши у него были забавно откинуты назад. Выглядел он щегольски прилизанным, но в то же время казалось, что сейчас ему не до щегольства. Наверное, даже хотелось бы произвести отталкивающее впечатление.
Он беспокойно переступал на месте, стараясь поймать взгляд хозяина.
Казалось, он думал:
— Ни за что не хотел бы я тебя обидеть, ведь я тебя люблю. Но все-таки хорошо бы уже отсюда уйти...
Человек в полушубке внезапно его погладил: «Не бойся» — и отстегнул от ошейника сворку. Собака обрадовалась и прыгнула на своего хозяина, тот свернул сворку, сунул ее в карман, затем вместе с отцом вышел.
Когда дверь захлопнулась перед самым носом Тумры, в коричневых глазах его мелькнула страшная досада.
Он оглянулся на нас раз и два, а потом смотрел уже только на ручку двери, за которой исчез его хозяин.
В тот день был сильный мороз. Деревья за окном стояли розовые от изморози и утреннего солнца.
Старший брат, видя, что Тумры замерз с дороги и весь трясется, сдернул со столика бархатную скатерть и осторожно прикрыл его.
Собака покосилась, не поворачивая головы.
Когда она сочла, что ее никто не видит, она обнюхала украдкой скатерть и сбросила ее.
Мы подзывали собаку к себе, но она не желала замечать нашего существования.
Наконец, соскучившись, собака прошла между нами на другой конец комнаты, легла, положив голову на вытянутые лапы, и, не моргая, неподвижно уставилась на дверь. Только уши ее иногда чуть-чуть шевелились.
Когда дверная ручка, нажатая с наружной стороны, дрогнула, Тумры молниеносно вскочил.
Человек в полушубке вернулся и грустно улыбнулся ему. Этого было довольно, чтобы Тумры прыгнул к нему на грудь с привычной лаской, а потом, снова опускаясь на четыре лапы, незаметно лизнул руку хозяину.
Ради него мы отказались от прогулки в санях, а теперь смотрели и ревновали.
Но Тумры об этом не знал, и ему было все равно, на что мы пошли ради него. Помахивая хвостом, он подбежал к наружной кухонной двери и несколько раз поднялся на дверь передними лапами.
Человек в полушубке потрепал его жесткой ладонью по замшевой коричневой морде.
Он уже не улыбался.
— Ну, Тумры, — сказал он, — прощай. Останешься в хорошем месте. А хозяин твой уезжает далеко-далеко.
Собака считала, по-видимому, всю эту речь излишней, но из вежливости слушала, игриво прижимаясь головой к коленям и жмурясь под лаской жесткой ладони.
Внезапно ее грубо оттолкнули — так что она пошатнулась. Незнакомец в полушубке вышел.
Тумры поступил так, как поступает в подобных случаях человек. Он не поверил, что был отвергнут и брошен.
Он снова встал возле закрытых дверей, слегка склонив набок голову.
Лоб его собрался складками, но глаза еще улыбались. Он водил ими вдоль дверной щели, то поднимая, то опуская морду.
Теперь мы ринулись к нему.
Даром, что ли, мы лишились прогулки, а может быть, и катка!
— Поди сюда, пес. Не горюй. Смотри, вот наши куклы: Розалия, Зося и Бальбина.
— Ты останешься с нами. С нами.
— Ложись сюда. Сюда, на солнышко.
— Посмотри, какой тут теплый пол.
— Будешь играть.
— Будешь играть в лошадки.
— Ты будешь у нас лошадкой, хочешь?
— Нет? Ну, не надо, тогда собакой. Мы тоже будем собаками. Мы будем собаками.
— Мы умеем ходить на четырех ногах. Что, не веришь? Смотри!
— Тумры, песик. Любишь танцевать?
— Потанцуем. Дай лапу.
— Видишь, ты больше меня.