Честную любовь девушки и парня освятил здесь обряд, и над честной любовью зазвучали старинные свадебные песни, которых никто не решится запеть в обычное время.
Маринка, у которой всегда была песня на устах, теперь молчала, но лицо ее светилось радостью. И плакала она, как полагается плакать каждой девушке, когда в полночь женщины завели над нею последнюю девичью песню:
А из другой комнаты высокий голос скрипки пел старую песню без начала и конца:
Отзвучала та песня, пришла поздняя осень — и вот как-то вечером сидели молодые после работы вместе с матерью в ее избе, терпеливо размышляя о годах, что впереди.
От этих мечтаний первая оторвалась Маринка, вспомнив о капусте.
— Где, мама, большой нож? — спросила она.
— А тебе на что?
— Да капусту до сих пор не сняли, а дело к морозу как будто. Надо сходить снять.
Полоска, отведенная безземельной матери Маринки в виде особой милости, составляла все их богатство.
— Ночью пойдешь рубить?
— А когда же работать для себя, как не ночью?
— Погоди, и я с тобой, — сказал Маринке муж.
— Возьмите головешку. Да приходите оба поскорее, я сейчас ужин поставлю варить.
Холодная ночь поздней осени тихим мраком укутала избы, а вверху мрак был обрызган звездами.
Сквозь желтые окошечки изб виднелись люди, одни склонялись над убогой трапезой, другие ходили по избе, а за ними двигались их длинные тени.
Перейдя дорогу, молодые супруги согнулись над остро пахнувшей землей и, срезая ножом холодные головки капусты, обирали первый слой листьев, а листья скрипели и трещали у них в пальцах.
Люция из Покутиц[7]
В тот день, когда Владислав Новацкий вместе с другими ушел воевать с японцами, его жена Люция решила, что для нее на белом свете все кончено.
— Это уже не жизнь, — говорила она бабам, спрашивавшим, как она поживает.
В воскресенье Люция укутала свою дочурку Зосю в клетчатый платок, и они пошли в Русочинский поселок, до которого будет версты три от Покутиц и две от Русочина.
— Подожди, — говорила девочке Люция. — Мама тебе поправит платок. Если бы отец был дома, он купил бы тебе новый. А теперь приходится в старом ходить.
— И платье купил бы, — добавила Зося, отставая, чтобы полакомиться ежевикой.
Мать оглядывалась и торопила ее.
— Иди же, иди! Вот и руки перепачкала! Задаст тебе бабушка, ох, задаст!
Их одинокие голоса звонко раздавались под обнаженными деревьями, среди того ослепительного блеска, какой бывает на дороге в погожие дни осеннего листопада.
Домики Русочинского поселка прячутся за низенькими живыми изгородями из бирючины. Вокруг летом всегда шумят могучие серебристые тополя. Теперь их листья стали серыми и, осыпаясь, катились по дороге, как проворные мыши. Зося выпустила руку матери и побежала вперед, взметая ногами опавшую листву.
— Дай маме ручку! Вот мы и пришли к бабушке. Смотри, поздоровайся как следует, — наставляла ее Люция, открывая знакомую калитку.
— Давно ты у нас не бывала, — встретили ее старики.
Люция покраснела. И правда, вот уже два года не была она здесь, в родительском доме. За семь лет своего замужества она навестила стариков раз пять, не больше.
Приняли ее, разумеется, хорошо и ребенку надавали всякой всячины. Но, как только пообедали, отец сразу ушел в пристройку у амбара, где обыкновенно работал, и остался там.
— Чего это он? — спросила Люция.
— Может, понадобилось что сделать, — извиняющимся тоном сказала мать.
Люция вгляделась внимательнее. Дверь в пристройку была открыта, и видно было, что все инструменты лежат в полном порядке, как полагается в воскресенье, а старый Богач сидит просто так, без дела, на досках.
— Возьми дочку, пойдем в сад, — сказала мать, переводя разговор на менее щекотливую тему.
В саду пахло сливами, которые нарочно оставляли долго на деревьях, чтобы повидло из них вышло слаще.
Люция отдохнула под деревом, обошла, растроганная, все знакомые уголки, заглянула к свиньям, в клеть, — и снова воротилась в садик.
Со слезами на глазах она промолвила, бродя среди ноготков и настурций, разросшихся вокруг:
— Все у вас тут есть, хорошо у вас.
Тогда отец, сидевший в пристройке и как будто ничего не слышавший, громко с горечью сказал в сторону садика:
— Было бы и у тебя все, было бы, если бы не упрямилась и не вышла за нищего.