Тяжелый то был день, такой день, от которого людям хочется убежать, пережить его поскорее и дожить до чего-нибудь лучшего.
Люция убирала свою картошку со слезами, замерзавшими на щеках. К тому же сегодня должно было состояться обручение Михала с дочкой овчара.
Телеги, на которых везли из лесу листья для подстилки, подъезжали тихо, как погребальные дроги, а заиндевевшие лошади спотыкались на разрытой земле.
Между возов кто-то шел, и Люция, вглядываясь, сказала:
— Это как будто Стах Куча идет там по дороге?
— Он! Он! — Она смотрела, как он шел, — неуверенно, видимо, разыскивая ее.
— Сюда, сюда! — крикнула она, когда он стал расспрашивать людей, где она.
— Слава Иисусу!
— Во веки веков, — ответила Люция на его приветствие. — Картошка у нас померзла, — сообщила она печально.
— Чего уж можно ожидать хорошего, когда вы тут на нищих господ работаете — сказал пришедший.
Да, это был Стах Куча. Он пришел узнать, как Люция управляется с хозяйством.
— Что Ядвися? — осведомилась она о сестре, так как Стах приходился братом мужу Ядвиги.
— Слава богу, здорова, — ответил Стах. — Но я ведь не из Русочинского поселка иду. Я с апреля служу в самом Русочине.
— Это с братом вашим вместе, с Юзефом, что там в приказчиках?
Когда они вошли в темную избу Люции, пришедший в гости родственник заметил хозяйке, что ей не следует кручиниться ни из-за померзшей картошки, ни из-за того, что корова пала, а просто выбраться поскорее из этих злосчастных Покутиц.
— Ни за что! Никогда! — Люция энергично упиралась. Здесь ей хорошо, и нечего ей искать в других местах.
Стах Куча посмотрел на нее молча и сжал губы, да так странно сжал, что Люция оторопела. Он продолжал уговаривать ее уехать из Покутиц. Здесь, чем дальше, тем хуже будет. У нее уговор? Пустяки. Нарушить уговор можно когда хочешь. Что она теряет? Жалкие два четверика месячины, которые ей все равно не выдадут? А сколько уж она тут своего потеряла, сколько несчастий ее здесь постигло! Теперь и павшая корова и померзшая картошка уже рассматривались Стахом как несчастья. Зачем ей тут сидеть, пока не дождется еще чего-нибудь похуже? Свет не клином сошелся. Отчего не переселиться хотя бы в Русочино? Там по крайней мере при господах можно жить не так уж плохо. Вот они с братом зажиточных хозяев сыновья, а служат там и будут служить, пока третий брат, тот, что женат на Ядвисе Богачевой, не выплатит им их доли наследства.
Люция стала несмело возражать, что она еще не знает... что не может решить так сразу.
На это Стах сказал внушительно и резко, что надо пользоваться случаем, пока там служит его брат Юзеф, который может добиться от господ чего захочет. А он уж скоро уйдет оттуда, потому что купил себе участок под Рыхновым.
— И большой участок? — спросила Люция, чтобы выиграть время.
Но Стах, не отвечая, посмотрел на нее искоса и сказал жестко:
— Другой бы прыгал от радости, если бы ему удалось из таких Покутиц уйти на что-нибудь лучшее, а вы еще капризничаете.
После этого Люции было уже очень неловко настаивать на своем. У нее на это не хватало духу. Но послушаться она тоже не могла.
И она сидела в нерешимости, на сердце у нее кошки скребли. Вдруг за окном в осенней мгле послышались звуки музыки. Это музыканты шли на сговор Михала Зёмба.
Люция побагровела и, к удивлению Кучи, залившись слезами, неожиданно согласилась на все. Тогда выяснилось, что в Русочинской усадьбе уже велись переговоры относительно нее. Так что не о чем хлопотать, надо только поскорее переезжать туда.
Несмотря на такое решение Люции и на свое обручение, Михал Зёмб пришел и на другой день.
Люция обомлела, увидев его. Спросила только, любит ли он ее еще. Попыхивая папиросой, Михал удивленно ответил, что, разумеется, любит. И, после того как он докурил и затоптал окурок, она дала ему насытиться любовью. А когда, обвенчавшись перед самым Филипповым постом с дочерью овчара, Михал через некоторое время снова стал ходить к Люции, они по-прежнему были счастливы вместе. И так было до самого Нового года.
В Новый год Куча сам приехал за нею. Он очень торопил ее, и вот Люция двинулась наконец в Русочино, горько сожалея, что дала себя поймать на слове, и плача о Михале.
Въехали на территорию парка, где деревья были такие высокие, что телега двигалась, словно среди башен. Снега еще не было, и все казалось здесь высоким, холодным, желтым в блеске морозного солнечного дня.
Зато флигелек на птичьем дворе среди курятников, где должна была отныне жить Люция, был низенький, такой низенький, что, казалось, не стоял, а лежал под своей черной кровлей.