— Тогда это разочарует тебя, — наконец сказал он. — Парень, покажи юной леди свое хозяйство.
Канон безропотно встал и спустил штаны. Ниже пояса у его было чистое белое тело, лишеное признаков пола — лишь одно неестественное круглое отверстие; мочеточный канал, вероятно.
Бель замерла, не дыша и не двигаясь. Жгучий стыд парализовал ее.
— Люби не тело, но душу, — глумливо произнес Уилкс.
Ужин стал настоящей пыткой. Уилкс постоянно упоминал «бесхребетность» Канона, и гадко хихикал при этом. Похоже, он находил это смешным. Канон не обращал на его насмешки внимания. Он просто ел и глупо таращился перед собой. Из дырки в груди сочилась белесая жидкость. Канон подтирал ее носовым платком.
Бель молчала.
Ей было отвратительно все, абсолютно все.
После ужина, когда они с Аэлис стаскивали грязную посуду роботам на кухню, Бель не выдержала и пожаловалась сестре на Уилкса.
— Он ужасен! Как можно так относиться ко мне! И попрекать этой тварью!
— Прекрати, — вздохнула сестра. — Отец еще не остыл, а ты уже с Уилксом решила поссориться… Он шутит. Он простой человек.
— Пусть он перестанет.
— Пойми, я не могу приказывать Уилксу. Я его жена, а не мать. Я вот просила его не вытаскивать урода из подвала, а он все равно… Я умоляла его, просила, а он уперся рогом и сказал: я так хочу! Зря, совершенно зря…
— Когда — то ты любила меня, а не Уилкса, — пробормотала Бель.
Аэлис переменилась в лице. Он отложила посуду в сторону и мягко, но сильно взяла Бель за руку.
— Не упоминай об этом.
— А помнишь… А помнишь, как мы целовались? — дрожа, произнесла Бель. — Ты ведь говорила, что мы всегда будем вместе. Ты целовала меня в ТО место…
— Боже, я была ребенком, — занервничала Аэлис.
Она провела рукой по отяжелевшему, уродливому животу. Касание успокоило ее.
— Перестань, в общем, — сказала Аэлис и попыталась улыбнуться. — Не расстраивай меня и ребенка. У меня и так достаточно поводов для расстройств. Не будь хоть ты эгоисткой.
— Я презираю тебя, — с болью произнесла Бель.
— Это я как — нибудь переживу, — ответила сестра. — Что встала? Пошли.
Они отнесли посуду, а потом Аэлис подняла к Уилксу. Там, несмотря на мешавший ей живот, Аэлис встала на колени и стала просить его убить мутанта. Ведь Канон, это чудовище, своими гнусными миазмами может отравить ее ребенка еще в утробе.
Уилкс только поржал над ней, над ее глупыми страхами.
Кипя от сдерживаемого возмущения, Бель отправилась в гостевой зал. Канон все так же сидел за столом. Всеми покинутый, он смотрел в потолок и думал о чем — то своем, уродском.
— Эй, — сказала Бель.
Канон промолчал.
— Лучше бы ты не появлялся, — выпалила она. — Ты меня разочаровал. Зря ты вообще родился. Почему отец просто не убил тебя?
— Не знаю, — тихо ответил Канон.
— Ты еще можешь уйти, — сказала она. — Уходи.
— Куда? Я боюсь.
— Ах да! Ты же не мужчина! — от гнева ее голос стал противно высоким. Бель попыталась взять себя в руки. — Уходи, пожалуйста.
— Может, я и не мужчина. Но… — Канон лихорадочно искал отговорку. — Зато я умею рисовать. Отец научил меня. Я очень красиво рисую! Я могу срисовать тебя. Твой портрет. Тебе понравится…
Это прозвучало так глупо и неказисто, что Бель даже злиться перестала. Она просто впала в ступор.
— Смотри, — Канон поднял свои тонкие пальцы и зашевелил ими.
Вероятно, в его представлении это было отговоркой. Еще одно подтверждение его нежизнеспособности. Бель ударила уродца по пальцам, и он шарахнулся в сторону. Вид у него был потрясенный. Из темно — зеленых глаз потекли мутные слезы. Нижняя челюсть противно отвисла. Недоразвитые цыплячьи плечи содрогались от горя. Канон рыдал.
— Лучше ты умер, — дрожа от ненависти, сказала Бель. — Урод безмозглый.
Она повернулась и быстрым шагом, практически бегом покинула зал.
Канон по — прежнему плакал.
До середины ночи он слепо бродил по замку, натыкаясь на роботов, потом нашел — таки комнату Бель.
Это было тяжелое решение, но он был готов к последствиям. Он был создан как источник радости; раз он приносит боль, в силу тех или иных причин — ситуацию надо исправить.
Канон прошел в комнату и наклонился над спящей Бель. Вот ее белое ухо. Он наклонился и, почти касаясь губами пушистой розовой кожи, стал выдыхать в ушную раковину. Целительное, успокаивающее дыхание. Он дышал все сильнее и сильнее, отдавая всего себя процессу. Горло его чудовищно напряглось и вздулось, напоминая зоб лягушки. Глаза фосфоресцировали. Сейчас мало что роднило его с человеком.
Закончив, он долго пытался отдышаться. В пробитой груди бешено стучало сердце.