Алексей тихонько засмеялся:
— Чёрта, братец ты мой, я один раз поймал, не то что видел. Лесником я тогда был у Титова. А знаешь, там в даче-то у них озеро Издергино, огромаднейшее? Так поставил я там в исток морду — рыба там хорошо ловится; выезжаю это утром, по рассвету, на лодчонке, вынимаю, понимаешь, морду, а он там и сидит. Я его скорей крестить. Закрестил, закрестил, да в пестер. Визжал — страсть! Только маленький чертёнок-от, — неважный, должно быть, зелёный такой, да склизкий, в пол аршина, не боле. Принёс его потом домой, говорю жене: Настасья, мол, чёрта я сегодня поймал! Да в баню его с пестером-то и бросил. Так что же ты думаешь? В ту же ночь баня-то сгорела. И изба чуть-чуть не занялась…
Стало совсем темно. Озеро невидимо лежало сзади. Стояла полная тишина. Поднималась сырость, и если вглядеться хорошенько, то можно было видеть, как там, где было болото, колыхалось белое. Подбросили дров в костёр. Страх постепенно проходил. Атаман Савелий не являлся, мысли сами собой возвращались к кладу.
— А завтра, братцы, — сказал Макар, — надо правый угол в погребу-то очистить. Там, должно быть, у них схоронено всё и было. А то, может, они и поглубже зарыли. Ну, да завтра всё раскопаем. Коли есть, так найдём.
Потрескивал костёр. Алексей, опустив голову и покачиваясь, начал посвистывать носом.
— А что, ребята, спать-то будем, что ли? — спросил, позевывая, Макар. — Утром работу надо рано начинать.
— А? — переспросил проснувшийся Алексей. — Спать? Поспать надо бы. Вот навалим около костра лап, да и поспим. Теперь спокойно будет.
Он встал, подбросил в костёр дров, зевнул и пошёл к тому месту, где лежали срубленные лапы. В озере, в том конце, что-то сильно всплеснуло. Макар со Степаном вздрогнули и обернулись. Прошло несколько времени — может быть, много, может быть, мало — и снова плеснуло, сильнее и ближе, словно что-то большое выскочило из воды.
— Рыбина, — хрипло сказал Степан.
— Рыбы в этом озере быть не должно, — что-то соображая, ответил Алексей.
Плеснуло в третий раз, у самого берега, совсем близко, так что слышно было, как, закипев, побежала к земле волна. Алексей начал быстро креститься. Снова была тишина, делалось в ней что-то, и подходил несказанный ужас. И вдруг издалека, из самой глубины озера, тихо ударил колокол. Подождал немного, снова ударил и запел ясно и нежно. И точно только и ждали этого звона — сейчас же, где-то справа, оттуда, где был разрыт погреб, из страшной тьмы деревьев, ответил протяжный стон. Замолчал, подождал и застонал опять. Ещё прошло время — и залился, всхлипывая, горьким плачем и жалобой человеческий голос.
— Свят, свят, свят!.. — громко говорил, часто крестясь, Алексей. — Неспокойно здесь, братцы. Кладите крёстное знамение. Свят, свят, свят!..
Чёрная птица шарахнулась, налетев на самый костёр, и с писком закружилась в отблеске пламени.
— Свят, свят, свят Господь Бог Саваоф!.. — щёлкая зубами, громко твердил Алексей. Вдали, в тёмной глубине, слева поднялся гул и, треща деревьями, быстро покатился по лесу.
Все вскочили и стояли. Грохот и треск ураганом мелькнул мимо костра, брызнул в лица сучьями и землёй и с гулом обрушился с крутого берега в воду. Кто-то отчаянно, как младенец, кричал тонким голосом, и мужики со вздыбившимися волосами неслись по лесу. Их хватало, за ними кричало, плакало и хохотало; они кувыркались через поваленные колоды, и у каждого была только одна мысль: не отстать от товарищей и не остаться одному.
Через час они опомнились, каким-то чудом попав в вырубленный березняк, верстах в двух от той самой мельничной плотины, по которой перебрались на эту сторону.
Там отдышались и развели костёр.
— Ну вас и с вашим кладом совсем!.. — сказал Алексей и, свернувшись около огня, молча улёгся спать.
VII
Утреннее солнце целовало белые стволы берёз и осин, и они стояли такие нарядные, точно в лесу был праздник. Синие тени лежали на росистой траве, высокие папоротники вытягивали убранные алмазами листья, и ландыши робко высовывали головки из укромных мест. Река Крякша, разлившаяся в мельничный пруд, заросший балаболками и осокой, сверкала и искрилась под весёлыми лучами. Около ивняка, свисшего к самой воде, озабоченно крякая, плыла дикая утка, оглядываясь на ленточку жёлтых утят, спешащих за нею. Вдали виднелась плотина, и мирно стояла мельница. Ночь прошла и унесла с собой ужас. Выспавшись, мужики наши чувствовали себя бодро, и в них просыпались прежние надежды. Было только стыдно смотреть друг другу в глаза, и когда Макар, решив позабыть свой собственный страх, насмешливо сказал: