С самого утра Елена, жена Макара, была в сильном гневе. Она так отшлёпала своего любимца, трехлетнего Васютку, что тот зашёлся от рёва, и когда варила обед, то сковородки и ухваты так и сыпались кругом.
Вчера вечером кума её Авдотья, кухарка из усадьбы, забежала к ней на минутку сообщить весточку: девчонка Настюшка пасла в обед индюшек и видела около барской риги Макара вместе с Варварой. Опять, стало быть, начал, пёс!
Всего больше гневило Елену, что Макар не обращал на её сердце никакого внимания. С утра — и горюшка мало — возился себе на дворе, облаживая телегу, молчком пообедал и потом, когда зашёл к нему Алексей-лесник, ушёл с ним, не сказавшись, куда. Ещё утром Елена успела сбегать к Лаптевым и там изругала и осрамила свою дочку Варвару, выданную замуж за Гришку: но этого было ей мало: надо было коршуном налететь и на Макара и отчитать его, пса, чтоб помнил долго.
Согласия в доме не было уже давно. Мучиться Елене пришлось чуть ли не с самой свадьбы. Восемь лет тому назад живший у неё в работниках Макар, двадцатилетний парень, красавец и ухарь, женился на ней после смерти первого мужа, оставившего её вдовой с двенадцатилетней дочкой Варварой. Уже через месяц Макар пьянствовал и колотил жену, а через год его хорошо знали все солдатки в окрестных деревнях. Из любви к нему Елена терпела всё.
Но чтобы Макар начал таскаться за её же собственной дочкой, которую нарочно, чтоб не было соперницы в доме, она выдала замуж, этого Елена не могла перенести.
Когда, досыта наговорившись со Степаном, Макар подошёл наконец к своей избе, ему стало так противно, что он едва не повернул назад. Да некуда было больше идти. Разувшись в сенях, он сел в избе на лавку и, понурившись, искоса поглядывал, как Елена, простоволосая, тощая и злая, ставила у печки самовар. Чувствовал он, что надо бы ему сказать хоть одно слово, но не мог пересилить себя: до того ненавистна была ему Елена, что, кажется, так бы и зашиб её, как гада, ногой.
— Что смотришь-то, словно съесть хочешь? — первая обернулась она к нему.
Не отвечая, Макар взял с полки каравай хлеба, отрезал большой ломоть и, густо посолив, принялся его жевать.
— Что молчишь-то, ровно язык проглотил? — не выдержала наконец Елена. — Или милой своей всё рассказал, так больше и слов нету?
Макар с угрозой поглядел на неё. Но Елена уже сорвалась.
— Чего глаза-то свои бесстыжие пялишь? — захлебнулась она от ярости. — Боюсь, думаешь? Не испугаешь! Не на таковскую напал. Не знают, думаешь, где ты по вечерам ходишь, какими делами занимаешься? С маткой нажился, так тебе дочку ещё надо?
— Ну! — сказал Макар, положив ломоть на стол.
— Нечего нукать! На саврасого нукай! Я тебя не повезу. С кем ты вчера у господских риг видался? С кем в обнимку стоял? Да как глаза твои бесстыжие смотреть могут? Как Бог тебя, анафему, не покарает, гром не разразит, огонь не сожжёт, пёс, ненасытный бык!
— Ну! — крикнул Макар, стукнув кулаком по столу.
— Нечего ну! Чей ты муж? Кто тебя в люди вывел? Кто тебя, беспорточного, хозяином сделал? Чего тебе от Варвары нужно, чего ты у неё ищешь? Говори, чего?
Макар поднялся и с размаху ударил её по лицу.
— Убил!.. — крикнула Елена и опрокинулась навзничь на пол.
Макар пнул её ногой, поволок за жидкую косицу к порогу, поднял, как щенка, вверх и хотел ударить головой об стену. Но что-то удержало его, и, швырнув её на пол, он быстро пошёл.
В сенях, прижавшись рядышком, дрожали Анютка, Сенька и трехлетний Васютка, и на крыльце с неодобрительным видом сидел работник Никифор. Макар, отвернувшись, прошёл мимо, спустился вниз по дороге к перевозу, взял направо, дошёл берегом до оврага, впадавшего и с этой стороны в реку, и забрался в самую чащу.
Лёжа лицом вниз на маленькой лужайке, он долго думал несвязные мысли, смотрел на букашек, бегавших по траве, и не заметил, как заснул.
Когда он проснулся, уже спускался вечер. Пройдя краем оврага до тропинки, Макар поднялся по ней до жердяного забора, остановился в нерешительности и стал смотреть. Отделённое одним только овсяным полем, перед ним лежало Кузьмино, и прямо по тропинке виднелась самая высокая в деревне лаптевская берёза. Солнце красным шаром садилось позади. Небо сияло там, как раззолоченный иконостас, и алым багрянцем отливала притаившаяся за горбиной поля деревня Кулемиха. Впереди же, там, где лежало Кузьмино, было сумрачно-тихо, и из заречных лесов подходила мирная ночь. По избам уже вспыхивали кое-где огоньки.
— Эх! — подгнившая жердь, за которую держался Макар, с треском разлетелась пополам, и, перепрыгнув через изгородь, он решительно зашагал вперёд.