В 1913 году в Бардсвилле открылся первый кинотеатр. Кино показывали в городе и раньше, в шатрах, где жужжал проектор и бренчало пианино, как на сектантских сборищах: во всплесках тишины пианино берет аккорд, ожидая, пока певцы переведут дыхание и хлынувшие голоса затопят музыку, — теперь пианино поджидало момент, когда под грозный бас клавиш, бесшумный, прогремит поезд или когда лошадь со всадником измерит экран беззвучными копытами. Но теперь показывать кино будут в самом настоящем театре. Под кинозал выделили старую «оперу», где заезжие труппы разыгрывали, с вычурными жестами и неумеренным пылом, «Шипы и флердоранж» и «Вдовствующую невесту». Теперь снаружи повесили афиши, намалеванные на холсте, и поставили застекленную спереди билетную будку. За пианино села мисс Люсиль Макинтайр, тридцать лет преподававшая в Бардсвилле музыку. Болтон Лавхарт устроился проверять билеты на входе.
Он проверял билеты две недели, каждый вечер, кроме воскресного, и в субботу днем. Стоял в тесном вестибюле — на костлявых ногах болтаются короткие брюки, руки торчат из коротких рукавов — и наклонялся за билетом с той скрипучей церемонностью, с какой пожилой мужчина любезничает с юной девушкой. (Хотя был не стар, всего тридцать три года.) И если билет предъявлял кто-то знакомый ему с детства, он с видом импресарио важно приветствовал его: «Добрый день, мисс Лайза», или: «Добрый вечер, мистер Лоуренс, надеюсь, фильм вам понравится». Когда все наконец входили и сеанс начинался, он проскальзывал в дверь и, стоя в темноте, глядел сквозь щель в тяжелой красной портьере на экран, где на победоносной колеснице мчался Бен Гур или какая-нибудь темноволосая, пышногрудая красотка в черном платье, вся в бриллиантах и оборках, рыдая металась по роскошным апартаментам или же страстно бросалась на шею задыхающемуся от нетерпения любовнику в белоснежной сорочке, а пианино под руками мисс Люсиль, как машина, фиксировало каждое движение души.
Так прошло две недели.
Вечером после сеанса он вернулся домой и зашел в комнату к матери, чтобы дать ей лекарство. Войдя, он увидел, что она отбросила подушки и сидит, опираясь на жесткую спинку кровати, пристально глядя на него.
— Мама… — встревожился он. — Мама, тебе плохо?
— Да, — ответила она, — мне плохо. От того, что я узнала.
— Я позову доктора Джордана. Почему ты не послала за ним Мэрибеллу? Я по…
Она прервала его резким жестом.
— Иди сюда, — приказала она.
А когда он стал в ногах кровати:
— Ближе.
Он зашел со стороны заставленного пузырьками столика.
— Где ты был? — спросила она.
— В кинотеатре, — сказал он.
— Да, — эхом откликнулась она, — в кинотеатре.
Он замер, едва сдерживая безумный порыв броситься вон из комнаты, из дома.
— В кинотеатре, — прошептала она.
И снова шепотом:
— Бессовестный. Лгать мне. Ходить туда тайком от меня. Тайком от собственной матери, которая дала тебе жизнь. Вскормила тебя грудью. Как тебе не стыдно!
— Мама… — заикнулся он.
— Опозорить меня. Ты, мой сын, — и какой-то вульгарный билетер. Да твой отец в гробу бы перевернулся. Билетер.
— Но мне же надо хоть что-нибудь делать, — вырвалось у него. — Мне тридцать три года. Надо чем-нибудь заниматься.
— Но не этим же. Зачем лгать и хитрить? У тебя есть занятие. Твоя книга. Допиши книгу. И тогда я буду гордиться тобой.
— Хорошо, — сказал он, — я допишу книгу.
— Обещай мне, — произнесла она, не сводя с него глаз, — что ты туда больше не пойдешь. Не станешь меня позорить. Дашь мне спокойно дожить свой век и не будешь плевать в меня, несущую свой крест. Не будешь мне на голову возлагать терние.
Он молчал.
— Обещай мне, — сказала она, опять перейдя на шепот.
— Обещаю, — тоже шепотом отозвался он.
— Подойди ближе. Дай мне руку.
Она взяла протянутую руку и потянула вниз. Он опустился на колени.