Большой Джебб был старик, чуть ли не восьмидесятилетний, на тридцать или тридцать с лишним лет старше Делли, но сильный, как бык. Он был коренаст, широкоплеч и на редкость длиннорук, говорят, у туземцев на реке Конго такое сложение, оттого что они вечно на веслах. Круглая крепкая голова сидела на мощных плечах, редкие седые волосы торчали, как старый разлохмаченный ватин. У него была очень черная кожа, маленькие глаза, небольшой приплюснутый нос и самое доброе и мудрое на свете лицо — плоское, печальное лицо старого, мудрого животного, терпеливо глядящего на суету людей, которые всего только люди. Он был хороший человек, после отца и матери я любил его больше всех. Устроившись на полу яслей, я наблюдал, как он лущит кукурузу ржаво-чугунными руками, и с плоского лица на меня глядели его маленькие глаза.
— Делли говорит, ей очень плохо, — начал я.
— Ага, — отозвался он.
— А почему ей плохо?
— Бабья хворь, — сказал он.
— Что за бабья хворь?
— Это у них бывает. Так уж у них бывает, когда пора настает.
— Что это такое?
— Перемена. Перемена в жизни.
— Что меняется?
— Тебе рано знать.
— Ну скажи.
— Вырастешь, все узнаешь.
Спрашивать дальше не имело смысла. Когда он так отвечал на мои вопросы, я знал, что от него ничего не добьешься. Я продолжал сидеть и наблюдать за ним. Пока сидел, снова замерз.
— Ты что дрожишь? — спросил он.
— Мне холодно. Мне холодно, потому что теперь ежевичная зима, — сказал я.
— Может, так, а может, и не так.
— Так моя мама сказала.
— Права миз Салли или нет — не скажу. Только где человеку все знать.
— Разве теперь не ежевичная зима?
— Больно поздно для ежевичной зимы. Цветы давно сошли.
— Но она так сказала.
— Ежевичная зима короткая. Приходит и уходит, и враз наступает лето. А теперешний холод когда уйдет, кто знает.
— Но ведь июнь, — сказал я.
— Июнь, — повторил он с презрением. — Да, так говорят. Ну и что июнь? А холод, глядишь, и не уйдет.
— Почему?
— Потому что земля устала. Эта старая земля устала и не хочет родить. Однажды дождь шел сорок дней и сорок ночей по воле Господа, потому что Он устал от грешников. И может быть, наша старая земля сказала Богу: «Господи, я так устала, дай мне отдохнуть, Господи». И Бог сказал ей: «Земля, ты хорошо потрудилась, ты давала им кукурузу, ты давала им картошку, все, что они хотели, ты давала им, и теперь, земля, ты можешь отдохнуть».
— А дальше что?
— Люди все съедят, и земля больше не даст плодов. Люди срубят все деревья и сожгут их, потому что холодно, и земля больше не даст деревьев. Я говорил им. Говорил. Я сказал: «Придет пора, может быть, в нынешнем году». Но они не слушали меня, что земля устала. Может, в нынешнем году они увидят.
— И все умрет?
— Все умрет и все умрут, так и будет.
— В этом году?
— Как знать, все может быть.
— Мама сказала, это ежевичные холода, — сказал я твердо и встал.
— Миз Салли, верно, знает, что говорит, — ответил он.
Я пошел к двери. Я не на шутку замерз. Я вспотел, пока бежал, и теперь острее чувствовал холод.
Я взялся за дверь и оглянулся на Джебба, который снова принялся за кукурузу.
— К нам пришел бродяга, — сказал я. Я почти забыл о нем.
— Ага.
— Он пришел со стороны болота. Что он там делал в грозу?
— Они приходят и уходят, — сказал он. — Откуда и куда, кто знает.
— У него ножик.
— Хорошие и плохие, они приходят и уходят. В грозу и в солнце, ночью и днем. Они люди, и, как все люди, они приходят и уходят.
Я держался за дверь, дрожа.
С минуту он смотрел на меня, потом сказал:
— Иди домой. А то насмерть простудишься. Что тогда мамка скажет?
Я помедлил.
— Ступай, — сказал он.
Я подошел к заднему двору и увидел отца — он стоял возле задней веранды, и к нему шел бродяга. Я не успел дойти до них, когда они начали говорить, но услышал, как отец сказал: «Сожалею, но работы нет. Сейчас мне больше не нужны работники. Вот начнем молотить, тогда понадобятся».
Незнакомец не отвечал, только смотрел на отца. Отец достал кожаный кошелек и вытащил полдоллара. Протянул их незнакомцу. «Это за полдня», — сказал он.