Женщина-негритянка с черным, худым лицом поднялась со стула у плиты в центре комнаты, натянуто кивнула и сдвинула на лоб очки в стальной оправе.
— Из-за этой девушки, — сказала она.
— А что с ней? — спросила женщина.
— Валяется в постели и не встает. Я говорю ей, чтоб уезжала, а она не отвечает. Лежит и молчит. Три дня уже. — Она сердито запыхтела, потом продолжала более сдержанно: — Сами пойдите поглядите.
— Я поговорю с ней.
Взявшись за ручку двери в другую комнату, негритянка повторила:
— Вы скажите ей, мисс Аллен, пусть уезжает.
Шторы были задернуты, сквозь щель проникал скудный свет, выхватывая из сумрака кресло-качалку с наваленной одеждой и серым жакетом сверху, стол у стены и кровать. Она лежала на спине, натянув до подбородка простыню. Когда они вошли, она скосила на них глаза, всего на секунду, и медленно отвела, снова уставясь в потолок.
— Виола, — сказала женщина.
Женщина на кровати не отзывалась, и лицо её не изменило выражения.
— Виола, ну-ка отвечай немедленно. — Она подошла ближе и положила руку на спинку стула у кровати. На стуле стоял ковш с водой, кусок сыра и открытая пачка печенья. — Ты меня слышишь? Ответь мне!
— Я вас слышу.
— Давай-ка, Виола, вставай. Так и заболеть недолго. — Она нетерпеливо тряхнула спинку стула. — Три дня — на одном сыре с печеньем.
Старая негритянка подошла ближе, её бугристое черное лицо в полумраке казалось лицом оракула.
— Вы ей скажите, чтоб уезжала, — сказала она.
— Слышала, Виола? Ты нехорошо поступаешь с этими людьми. Тебе надо уехать.
— Я слышу, — сказала женщина на кровати, все так же глядя в потолок.
— Я куплю тебе билет до дома. На автобус. Но тебе надо уехать.
— У меня есть деньги, — сказала она.
Белая женщина с минуту глядела вниз, на тело под простыней.
— Ты не можешь здесь оставаться, — добавила она.
— Да, мэм, — прозвучало с кровати.
— Так вставай и отправляйся, сейчас же. Слышишь меня?
— Да, мэм.
— До свиданья, Виола, — сказала она, но ответа не получила. И вышла в другую комнату, где ждали хозяева.
— Она уедет, мисс Аллен? — спросил негр.
— Думаю, да Джейк. Сказала, что уедет.
— Никуда она не собирается ехать, — яростно перебила негритянка. — Ничего кроме «Да, мэм» от неё не добьешься. Вы ей скажите, чтоб уезжала. Я никому не позволю вот так валяться на постели в моем доме. Вы должны сказать ей…
— Замолчи, Джози, — приказал негр.
— Я сделала что могла, — сказала женщина. Она достала из сумочки банкноту и положила на стол. — Это ей на автобус, — сказала она и направилась к выходу, где на веранде её поджидал муж. Она взяла его под руку. Негр вышел за ними следом и плотно прикрыл за спиной дверь.
— Мисс Аллен, — проговорил он и помолчал, но не от смущения, — моя жена не хотела вас обидеть, когда так говорила. Она просто беспокоится. Эта девушка лежит там…
— Все в порядке, Джейк.
Они спустились во двор и сели в машину. Дождь перестал, и справа от шоссе лучи заходящего солнца легли на поле молодой пшеницы. Они свернули на свою дорогу, проехали по деревянному мосту, миновали дерево, на верхушке которого в косых лучах солнца блестели листья.
— Жалко её, — сказала наконец она. — Как подумаю, что она лежит там на кровати…
На подъеме он перешел на вторую скорость.
— Я сыт по горло, — сказал он.
— А я, по-твоему, нет, что ли? — сказала она.
Виски — лучшее виски в Рассел Хилле — с расточительной небрежностью хлынул золотистой струей в третий и последний из стаканов, стоявших на лакированном подносе. Профессор Дарлимпл с благоговением — такой взгляд можно заметить у прорицателя или гадалки — наблюдал, как кружится жидкость в прозрачном стакане. Не то чтобы профессор Дарлимпл находил удовольствие в виски — даже в лучшем виски Рассел Хилла, которым потчевал гостей. Но всякий раз, когда он воскресным вечером заходил в теплую кладовую и, слушая уютное ворчание холодильника и гул голосов из дальней комнаты, брал графин, к нему приходило чувство свободы. То же чувство он испытывал, глядя порой на свои красивые, белые руки и вспоминая, как в один из приездов домой увидел руки брата, неподвижно лежащие на скатерти под абажуром: обгоревшие на солнце, иссеченные ветром, как старые кожаные перчатки, с навеки въевшейся черной пылью степей.
Виски торжественно наполнило стакан. Пузырьки воздуха ринулись вверх, лопаясь на поверхности.
Профессор Дарлимпл поставил оправленный в серебро сифон с сельтерской на поднос, где уже стояло серебряное ведерко со льдом, привычно расправил плечи — в последнее время он стал замечать, что непроизвольно сутулится — и, минуя гостиную, где тускло посверкивало в полумраке столовое серебро, пересек прихожую и вошел в комнату, где его ждали.