Описываемый мною заседатель был один из первых уволен без прошения, под судом же он состоял давно, каковое обстоятельство в Сибири не мешает состоять на государственной службе. Вскоре к нему присоединились десятки других отозванных от «кормления» служак, и они составили чуть не целую армию «недовольных» новыми порядками и ликующих при малейшей неудаче, ошибке или невинном промахе «новых деятелей». Увольнение этого пробывшего почти десять лет в одном и том же участке заседателя случилось вследствие выкинутого им «кушдштюка» сравнительно невинно-игривого свойства. В местной врачебной управе получен был от него в одно прекрасное утро с почтою тюк, состоящий из ящика, по вскрытии которого в нем оказалась отрубленная человеческая голова с пробитым в двух местах черепом. Одновременно с этим было получено и отношение земского заседателя, к номеру которого и препровождался тюк, в каковом отношении заседатель просил врачебную управу определить причину смерти по препровождаемой при сем голове, отрезанной им, заседателем, от трупа крестьянина, найденного убитым в семи верстах от такого-то села. При этом заседатель присовокупил, что на остальном теле убитого знаков насильственной смерти, по наружному осмотру, не обнаружено. Врачебная управа, получив такую неожиданную посылку, сообщила о таком «необычайном казусе» по начальству, которое ввиду наступивших новых веяний и уволило «рьяного оператора» от службы. Интересно то, что уволенный заседатель никак, вероятно, и до сих пор не может понять, за что его уволили, так как, по его словам, он сделал это единственно, дабы не затруднять начальства и не наносить ущерб казне уплатою прогонов окружному врачу. Под судом же этот заседатель состоял по делам «почище», которые, впрочем, все сводятся к тому, что он не только «брал» — что в прежнее время в Сибири не считалось даже проступком — но брал «не по чину».
В делопроизводстве-то такого сибирского «юса» мне приходилось разбираться.
Выехав из города рано утром, я прибыл в село, служившее конечной целью моего путешествия, когда уже стало смеркаться. Дело было зимой. Село было большое — в Сибири, впрочем, мелких поселений-деревень почти нет, и села, хотя отстоят друг от друга на сотни верст, но зато всегда громадны. Существуют такие, которые тянутся на протяжении семи и более верст. Крестьяне живут зажиточно, у них, по большей части, двухэтажные дома. В селе всегда имеется церковь, трактир, несколько лавок с овощным и панским товаром и неизменный «питейный». Лишь на краях каждого села, у «поскотины», как именуется здесь околица, ютятся «мазанки» — глиняные лачуги ссыльно-поселенцев. Они составляют в сибирских селах как бы отдельную корпорацию и, по большей части, служат в работниках у крестьян.
Уже совсем смерклось, когда ямщик мой лихо вкатил в распахнутые настежь ворота «земской квартиры», где я решил отдохнуть до утра, когда прибудет извещенный о моем приезде заседатель и мы примемся за «дела». «Земской квартирой», или «дворянской», называется в Сибири дом зажиточного крестьянина, где есть две-три чистые комнаты, которые он отдает «под проезжающих чиновников», за что получает известное вознаграждение от казны. Убранство этих «земских квартир» нимало не отличается от убранства помещений других зажиточных крестьян, в которых они живут сами. Те же беленые стены с видами Афонских гор и другими «божественными картинками», с портретами Государя и Государыни и других членов Императорской фамилии, без которых немыслим ни один дом сибирского крестьянина, боготворящего своего Царя-Батюшку, та же старинная мебель — иногда даже красного дерева диваны с деревянными лакированными спинками, небольшое простеночное зеркало в раме и непременно старинный буфет со стеклами затейливого устройства, точно перевезенный из деревенского дома «старосветского» помещика и Бог весть как попавший в далекие Сибирские Палестины.