Я выбираю полкирпича, отхожу к самым воротам, размахиваюсь и стреляю в самый левый от меня прожектор. Кристина испуганно смотрит по сторонам, вероятно, ожидая немедленного свинчивания. Промазал. Вообще-то я отличный стрелок, мне положено, но сегодня я пьян и теперь не сумерки, а ночь. К тому же действительно могут свинтить, но что делать - отступать поздно. Я снова беру камень, отхожу к воротам, может, пойдем назад? нет, милая, меня послали - я должен продержаться. Размахиваюсь и бросаю. Тупая стеклянная морда лопается с глухим, каким-то потусторонним звуком, мгновением позже испускает дух в виде облачка пыли и гаснет. Бедная девочка с ужасом втягивает голову в плечи, ожидание суровой кары, но машины как ни в чем ни бывало продолжают проноситься мимо, никто не приходит и не заламывает руки. Тем временем я разбиваю другой фонарь. Испуг моей маленькой соучастницы постепенно исчезает, Кристина смелеет, сама берет камень, отбегает к воротам и легко, как будто всю жизнь этим занималась, приканчивает еще один глаз. Она замирает на мгновение от страха, потом радостно улыбается и хватает еще один камень. Мы начинаем буйство, не останавливаясь ни на секунду, с одной стороны, с другой, опять с этой, вон тот не дается, собака, давай его вместе, залпом, а они удивленно хлопают, пылят, ненавистные ворота быстро погружаются в темноту. А пять минут спустя мы с ней уже несемся в глуши спящих дворов, никаких сирен, дыхание перехватывает, в какой-то арке она останавливается и кричит, что дальше не пойдет, не может, я бросаюсь к ней и начинаю целовать, она закрывает глаза, и руки мои пьяные, наглые мои руки беспорядочно гуляют по ее невозможно тонкому телу, останавливаясь ненадолго лишь там, где бьется живое и мягкое, вроде пульса, под майкой ничего нет, я чувствую это, я упраздняю майку, не надо, - шепчет она, а сама прижимает свою голову вниз, мой жадный рот хватает все это, пьет ее, это продолжается бесконечно, нет, я не хочу просыпаться, я совсем уже трезв, что же будет дальше, как же это делать в грязной арке, мама, помоги нам уйти отсюда.
На стену арки падает яркий луч и движется непонятно, под каким-то диким углом, вырывая меня и ее из темноты и бросая в слепящий день, шум мотора все ближе, она хватает валяющуюся на земле майку, и мы опять бежим, странного вида чувак и полуголое чудо, по тесным колодезным дворам, беспорядочно сворачивая, как бог на душу положит, налево, налево, прямо, направо, дальше не помню ничего, но тут мы оказываемся в каком-то подъезде, до чего знакомый этот подъезд, я же совсем недавно здесь был... Переводим дыхание. Она молча натягивает майку и нажимает кнопку лифта. Я проясняюсь, я хочу схватить ее опять, но она мягко высвобождается и звонит в дверь. Номер тринадцать. Где были? Так, гуляли... Так и есть, я был просто уверен в этом: все спальные места уже разобраны, не спят каких-то два человека, я их знаю, я их давно знаю, кипит чайник, на столе в кухне недопитая водка. Где мой свитер? Кристина бродит между достаточно беспорядочно разбросанными телами, у кого-то из под головы вынимает свой свитер, натягивает его, легко касается губами моей давно уже небритой щеки, говорит Ну, пока и внезапно исчезает. Так же внезапно, как и появилась уже когда-то давным-давно, тысячу лет назад.
Светает. Мне немного непонятно и обидно, что знакомство закончилось так безрезультатно, что делать, я привык к другому исходу, я легко печален и иду на кухню пить чай. У меня остались сигареты и поэтому я желанный гость. Мы курим. Они спрашивают меня, как девочка, я отвечаю, что девочка ничего, что мы с девочкой перебили весь свет на Московских воротах и жалко, что она ушла, я был уверен, что эту ночь проведу с ней. Ну, не получилось - так не получилось, и раньше иногда не получалось, она, наверно, не такая, можно, я еще водочки выпью? Водочка водочкой, чаек чайком, воспоминания дней минувших, как молоды мы были... За окном уже светло, а может всю ночь было светло, это ведь Ленинград - я уже не помню этих деталей. По-моему, все-таки было темно. Спать... Они спрашивают, почему я не задержал ее, постелили бы нам на кухне, на полу, я отвечаю, что не знаю и что теперь уже поздно об этом думать, что теперь я с удовольствием посплю на кухонном полу и один, нет, говорят они, теперь-то как раз мне одному никак не удастся, что им тоже надо где-то спать, слово, слово, короче, ложимся. И спим.