Конрад молчал. Тогда, сжимая в объятьях самое опасное существо на земле, он не думал ни о чём. А теперь осознание навалилось на него тяжким грузом, и каждое слово сидящего напротив человека причиняло нестерпимую боль.
— Знаете, почему мы скрываемся? — безжалостно продолжал Хенгест. — Потому что сейчас не старые времена. В наше просвещённое время человеческая жизнь — самое ценное, что есть в мире, хоть и только на словах. Вздумай мы обратиться к людям, призвать пожертвовать своими детьми, и нас растопчут. Все эти напыщенные моралисты, жалкие подобия людей, никогда не слышавшие слова «ответственность». Они делят мир только на чёрное и белое, как будто больше и нет никаких цветов.
Он замолчал, переводя дух, и на несколько секунд воцарилась тишина.
— Знаете, что будет, если нас раскроют? В парламенте скажут, что мы — кровожадные звери, тираж газет увеличится втрое, кэрлы проклянут нас, а казначей набьёт кошелёк палача золотом, пока он будет затягивать петли на наших шеях. Только Чума никуда не исчезнет. Мы отправимся в могилу, а она останется и будет ждать, пока парламент тонет в спорах, решая, что делать. Через несколько недель её темница рухнет, и Чума пойдёт по земле, собирая свою дань. Она заглянет в каждый дом: благородный тэн, простой кэрл, самый последний трэлл — для неё нет разницы. Она заберёт с собой палача, казначея, репортёров и всю палату лордов вместе с палатой общин. Она пропустит мимо ушей их глупые возвышенные речи, потому что Чуме нет дела до морали и нравственности.
— И ради этого ты приказал убить мою дочь, — было невероятно трудно выталкивать слова, и вместо своего голоса Конрад слышал хрип умирающего. — Как будто не было другого пути…
— Другого пути! — вдруг рявкнул Хенгест, вскакивая на ноги, и Конрад впервые за долгие годы увидел в его ледяных глазах огонь жизни. — Другого пути! — снова выкрикнул он, швыряя стул о стену. — Тридцать лет я искал другой путь! Тридцать лет я садился за книги, расспрашивал людей, проводил бесконечные опыты — и всё, всё впустую! Любой из проклятых защитников морали повторил бы ваши слова, а посадить бы умников самих за лабораторный стол! Да я с радостью залил бы алтарь Чумы их кровью, если бы это придало хотя бы крупицу силы её тюрьме, если бы позволило спасти хотя бы одну детскую жизнь! Только вместо крови у них жидкая, пустая вода, — он глубоко вздохнул остывая. — Они не годятся даже на то, чтобы умереть с пользой.
— И поэтому надо убивать детей?
— Да. Кровь заклинателей слишком бедна, хотя она и позволяет обойтись без убийств. Всех нас не хватит, чтобы напоить силой защитный контур. Думаете, это так просто? Мы стараемся найти яркие души, чтобы отсрочить новую жертву. Мы ищем сирот и беспризорников, потому что по ним не будут плакать. Каждый раз мы боимся, что не успеем. Каждый раз контур начинает быстро слабеть, и кажется, что Чума вот-вот прорвёт его. Сегодня она была как никогда близка к этому, и нам пришлось торопиться — иначе мы никогда бы не забрали дочь человека вроде вас.
— Ты просто оправдываешься, чтобы заглушить совесть, — прохрипел Конрад.
— Нет. Я давно смирился с неизбежностью. Мир стоит не слезы ребёнка — реки слёз. А вы, мейстер Эриксон? Вы собирались выпустить Чуму, не думая о миллионах людей, которых она убила бы после вашего поцелуя. Вы лишили жизни девушку, вся вина которой заключалась лишь в прилежном исполнении чужих приказов. Мерсия сознавала, на что идёт, но это мы велели ей взять нож. Она не заслуживала гибели.
— Она убила мою дочь!
— Дейра умерла не напрасно — её кровь подарила миру ещё несколько дней жизни. Жаль, что вы не сможете это принять.
Он повернулся и шагнул к выходу.
— Но почему именно она?! Почему моя девочка?! — вскричал Конрад ему в спину.
— Почему ваша? — Хенгест бросил короткий взгляд через плечо. Глаза его снова стали холодными. — Потому что своих я отдал тридцать лет назад.
Дверь захлопнулась.
Шакалья мята
«Требуется на работу», гласил заголовок на размокшем от дождя объявлении. Последние пару дней Паша куда чаще замечал такие бумажки — сказывалось безденежье. Он уволился неделю назад, но уже потихоньку искал новое пристанище.
«Прямо здесь», — сообщала надпись под заголовком. И всё. Больше ничего. Ни телефона, ни имени.
Не будь Паша по природе чересчур любопытным, он бы давно уже прошёл мимо, чтобы поскорее юркнуть под навес возле подъезда. Даже отсюда он видел сквозь пелену дождя поворот в свой двор. Но объявление было странным, Паша собирался найти работу, и пройти мимо он не мог.