— Батя, — глухо прошептал старик и задрожал всем телом, — это я, твой Божил…
И старик увидел себя таким, каким он был в тот день…
Босоногий мальчонка, пробравшись на площадь через соседские огороды, с ужасом смотрит на мертвеца, потом бросается к нему, обнимает за ноги, целует их…
— Батя, это я, твой Божил, слышишь?
Но мертвый не слышит, не отвечает. Тогда испуганный мальчишка, оглядевшись, хватает черную шапку и исчезает в ночной темноте…
Слезы душат деда Божила. Он утирает их рукавом и затихает. Ветер бьется в ветхие стены, надувает пузырем бумаги, которой заклеены окна. Над селом стоит стон, будто кто-то зовет на помощь, будто где-то бьют в набат…
Проснувшись на другой день, старик поглядел в окно и увидел, что снегу навалило по грудь. Зима шутить не любит!
— Эх, будь у меня теплый тулуп, да сапоги, да телега дров! — вздохнул он. — Развел бы я огонь, да разулся, да постлал бы тулуп в углу возле трубы. Эх, мамочки! Огонь трещит, искры в трубу летят, а я лежу, греюсь да потягиваюсь… Прав Пышо, придется ехать в город. А не поедешь — он ведь по-другому заговорит: скажет, нет хлеба, и все тут…
Верно, у них с Пышо уговор: корчмарь будет давать старику хлеб, пока тот жив, а когда умрет — Пышо возьмет дедов дом и двор, где даже плетня нету. Ведь он, собака, что захочет, то и сделает, вдруг возьмет да скажет: «Нету хлеба! — и не даст.
Дед Божил, решившись, пошел в кладовушку, вытащил из-за пояса ключ от сундука, отпер его, ощупью нашел, что искал, и опять задрожал всем телом.
Пышо отсчитал старику двадцать пять левов на билет, а на прощанье сказал:
— Ты гляди, купи себе еще и шарф потеплее, шерстяной, вот и закутаешься как следует. А мне привези газетку, новости почитать. Стосковался я по газете. Разве мне место здесь, в этой глуши, да что поделаешь — судьба…
В полдень дед Божил стоял перед лавкой золотых дел мастера. Он долго оббивал снег с царвулей, потом нерешительно постучался. Ему открыл сам хозяин — плотный человек с толстой золотой цепью поперек живота и в блестящих башмаках со скрипом. На пальцах у него блестели кольца.
— Чего надо? — спросил он.
— Дело у меня…
— Какое? Подарки к рождеству покупаешь?
— Нет. Продаю одну вещицу.
— Что за вещица?
— Герб золотой. Когда мы дрались с турками, я его на шапке носил. Я был в чете капитана деда Николы, которого убили под селом Колиби. Слыхал про такого? Капитан Никола, про него и песня есть, должен ты его знать. Я у него знамя носил. Жалко, помер Пеньо-сорвиголова из Лясковца, он бы тебе рассказал про меня. А львенок-то еще с бунтовных времен, его носил мой отец, Иван Божилов. Старый комита, которого турки среди села повесили. Ты, небось, слышал про него. Это мой отец. От него-то мне львенок и достался.
— А зачем продаешь? — поинтересовался хозяин.
— Нужда заставляет, сынок, куда денешься! Такая нужда — дальше некуда. Как выпал большой снег — и огня в доме развести нечем. Прошлый год научили меня добрые люди: подай, мол, прошение царю. Напиши, кто таков дед Божил, про бедность свою скажи, про то, что бунтовного льва имеешь… Может, дадут тебе какую пенсию…
— Ну, а ты написал?
— Как не написать, написал. Адвокатин с меня пятнадцать левов взял за это.
— А царь что?
— Да ничего. Ему и горя мало, что какой-то дед Божил из села Опыка последней рубахи лишился и от холода зубами стучит.
Старик полез за пазуху, достал платок, осторожно развернул его и подал хозяину маленького золотого льва с потемневшими гнутыми лапами и дыркой вместо глаза.
Хозяин взял вещицу, надел очки, осмотрел ее с одной стороны, с другой, постучал по ней ногтем и сказал:
— Ты, дед, обознался.
— Как так?
— Это не золото.
— Что ты? — старик даже рот разинул.
— Не золотой герб, говорю! Жестянка!
— Что ты такое говоришь? Как это может быть…
— Ломаного гроша не стоит, выкинуть на помойку — и вся недолга. Зря ты на билет тратился да в такую даль ехал. Ты из какого села-то?
Дед Божил ничего не ответил. Поморгав, он взял львенка, осторожно завернул его в платок, как вещь бесконечно дорогую, спрятал за пазуху и вышел на улицу.
Хозяин засмеялся ему вслед:
— Ты бы прежде, чем по холоду в город тащиться, показал его в селе человеку, который хоть раз золото в руках держал…
На улице несчастный старик долго стоял, не двигаясь с места, и смотрел на высокие снежные холмы. Горько было у него на душе.