По грибы
Однажды мой брат Антон отправился в лес по грибы. С недавнего времени он стал употреблять их в пищу. Хотя ему этого не советовали. Сначала грибы были совсем мелкими, и поскольку лукошко он забыл дома, он клал их в рот. Он думал выплюнуть их, когда найдет большие. А если не найдет, то у него хоть эти останутся. Пусть даже с небольшими следами зубов.
Грибы были самыми разнообразными. Чтобы обнаружить в палой листве самые неброские, нужен был, конечно, многолетний опыт грибника, поэтому он довольствовался самыми яркими — с ярко-красными в белую крапинку шляпками.
По мере углубления в лес Антон обнаружил, что его расчет верен — грибов становится больше, и они крупнее тех, которые он подобрал на опушке. В очередной раз освободив рот, он уже не смог вместить в него только что найденного великана и понес его в зубах, как собака несет палку. Это была находка дня, да такая большая, что с непривычки челюсти побаливали. Но он знал, что такую добычу отпускать нельзя.
К полудню он зашел в чащобу с грибами такой величины, что их уже не то что вырвать из земли — даже обхватить за ствол было невозможно. В одном месте, чтобы протиснуться между двумя грибами, пришлось сбросить пиджак. Потом края гриба, который он держал в зубах, застряли между двух стволов. Едва вырвав свою добычу, он попытался обойти препятствие, но снова застрял. То ли его гриб продолжал расти, то ли лес становился гуще. Продолжая борьбу, Антон теперь видел себя героем трагикомического фильма, играющего перед объективом кинокамеры роль обессиленного путешественника. Он карикатурно закатил глаза и обнаружил, что шапочки, венчавшие вековые грибы, полностью скрыли небо. И, тем не менее, в этом интересном лесу было светло. Все вокруг излучало чудесный золотистый свет, который пропитывал и мох под Антоном, и грибные стволы, и его ноги, и руки, — которые стали растворяться в нем, пока не исчезли. Он забарахтался от неожиданности, пытаясь восстановить свое место в пространстве, но пространства тоже не было.
— Так, главное, сохранять самообладание, — сказал он себе, пытаясь как-то вписать положение своего невидимого тела в такую же невидимую кривую штопора, по которой его несло.
Твердо сформулированное намерение дало искомый эффект. Скорость движения стала падать.
Антон остановился.
Теперь главное было не шевелиться. Он осторожно осмотрелся, чтобы понять, где теперь находится.
Он нигде не находился.
Вокруг ничего не было, и его не было тоже. Он закрыл глаза, но ничего не изменилось. Открыл — никаких перемен!
— Я есть мысль, — констатировал Антон. — Мое дальнейшее существование может прервать лишь сон, с которым я буду бороться до конца.
Театр
— В театр надо одеваться нарядно, — говорит мама, поправляя мне галстук и застегивая пиджак.
В костюме немного тесно, но приятно. Мама надела туфли на высоких каблуках и облегающее платье. Оно серебрится на ней, как чешуя. Ее волосы собраны в высокую прическу.
— Идем, — она протягивает мне руку.
В коридоре темно. В столовой, мимо которой мы проходим, тоже выключен свет. Мы входим в гостиную. Вчера весь день отец с дедом что-то мастерили здесь. Каждый раз, выходя из комнаты, они сообщали, что туда заглядывать нельзя, потому что меня ждет сюрприз.
Верхний свет в комнате выключен, все погружено в темноту, в центре которой словно открыто окно в ночное небо. Я вижу точки звезд.
— Садись, — шепчет мама и подталкивает меня к креслу. Мы садимся, и она берет меня за руку. Сердце замирает от тревожного ожидания.
— Когда начнется? — шепотом спрашиваю я.
— Смотри, — она показывает в сторону звездного неба и, действительно, я вижу, что его нижний край начинает светлеть. Поначалу узкая, как нить, полоска света разрезает нижнюю часть ночи и робко начинает теснить синеву, гасить звезды. В невидимых садах пробуют голоса птицы. Где-то далеко-далеко раздается звук, в котором я постепенно узнаю стук колес приближающегося поезда. Теперь нижняя треть неба окрашена в легкую голубизну, и я вижу откос железнодорожной насыпи, по которой кто-то поднимается — это девушка. Она останавливается. Утренний ветерок шевелит ее волосы. Звук приближающегося поезда нарастает. Громче, громче, громче! Я вжимаюсь в кресло, опасаясь за девушку, но мама крепко сжимает мою руку, давая понять, что она рядом, и значит, ничего дурного не случится.