Старуха Марта, экономка господина Цитрина, не успевала проводить вас в гостиную, а уже сам хозяин торопился навстречу с раскрытыми объятиями и доброй улыбкой.
«Неужели это вы? Вы?» – приговаривал он, одновременно радуясь и как бы удивляясь, даже тогда, когда он точно знал, что вы должны прийти в определенное время. Он немедленно увлекал вас к стулу, который располагал против своего, и со сладостной растроганностью смотрел, как вы усаживаетесь, приговаривая: «Вот так! Вот так!..» – будто каждое ваше движение приносило ему особенное удовлетворение. Затем он расспрашивал о вашем здоровье, о ваших делах и упрашивал попробовать какой-нибудь напиток или пирожное, чтобы подкрепиться, неизвестно после чего.
– Я знаю, что вы любите, – говорил он, – вы попробуете вот это, это и это, а выпьете вот это!
Если гость отказывался, он кричал:
– Марта! Нашему гостю больше не нравятся ни ваши пирожки, ни ананасовый сок!
Гость, смеясь, возражал, а господин Цитрин, тоже посмеиваясь, потирал руки, покачивая головой, и повторял:
– Ни пирожки! Ни ананасовый сок! Ничего не понимаю. Но, может, выпьете хоть немного апельсинового напитка?
Гость наконец давал себя уговорить, и господин Цитрин радостно подмигивал и приговаривал:
– Постойте! Постойте! Постойте! А я уже решил, что вы не голодны! И не хотите пить!
Когда гость уже угощался, господин Цитрин заводил с ним медленный разговор на какуюто общую тему, например, о будущем сельского хозяйства во Франции, либо о влиянии пейзажа на характер человека, либо о том, как было бы хорошо построить «деревню братства», где все друзья господина Цитрина жили бы каждый в собственном маленьком домике.
Он говорил, зажмурив глаза, время от времени быстро облизывая губы так, будто ктото нарочно намазал их медом. Эта мимика и эти разговоры, которые постороннему могли бы показаться странными, были у господина Цитрина проявлением искренней радости. Он всегда радовался каждому гостю, независимо от того, кто приходил. Каждый раз его удивляло и приятно поражало, будто незаслуженная им награда, то, что кто-то, кто бы он ни был, побеспокоился, зайдя к нему. Правду говоря, ему нравилось быть всеобщим любимцем. Это чувство могло бы перерасти в манию, если бы господин Цитрин не жил в таком благоприятном окружении. Поэтому после несчастного случая его удручала далее не так потеря памяти, как 9 Анри Труайя Господин Цитрин то, что ему придется уехать из города, в котором все знали и уважали его, туда, где никому не будет до него дела. Он так, наверное, и не решился бы на эту поездку, если бы не уговоры друзей, угрозы Оврей-Пелиссака и твердое обещание, что старуха Марта поедет вместе с ним.
Вот уже два месяца он в Париже, а до сих пор жалеет, что дал себя уговорить. Но впрочем, делалось все для того, чтобы он не замечал неудобств, связанных с таким неуместным изменением в его жизни. Хотя он и нанял в Нейи полностью меблированную квартиру, старуха Марта сделала так, чтобы оформление комнат напоминало ему их домик в Меце. Особенно она позаботилась о письменном столе, за которым господин Цитрин долго и охотно сидел.
Если бы не серая стена соседнего каменного здания, которая затеняла окно, можно было подумать, что это их гостиная в Меце, где господин Цитрин угощал когда-то своих многочисленных друзей. Заботливая служанка привезла с собой даже коллекцию настенных часов, которой ее хозяин особенно гордился. Часы эти имели круглые, продолговатые, звездчатые, раскрашенные и покрытые странными отверстиями циферблаты, тикали, звонили и мелодично били, когда им вздумается, под колпаками из гладкого стекла. После сытного обеда господин Цитрин, как и когда-то в Меце, засыпал в кресле под их тихую музыку. Но каким грустным и невыносимым было пробуждение! Комната, в которой так быстро наступают сумерки. Тишина, в которой едва слышно тикают часы, и когда по улице проезжает грузовой автомобиль, изредка зазвенит хрустальная подвеска люстры, или задрожит оконное стекло, один-единственный стакан на столике, одна-единственная тарелка. Господин Цитрин никак не может забыть, что он одинок в этом городе и никому не нужен.
Он поднимается, съедает три пирожка, выпивает стакан ананасового сока, просматривает газету, подходит к окну, смотрит на улицу, по которой мягко катят машины, и в изнеможении вновь опускается в кресло. Сегодня никто к нему не придет. Даже Оврей-Пелиссак навещает его по вторникам и пятницам, затрачивая на осмотр не более получаса. Отчаявшись, господин Цитрин приказывал принести свою коллекцию марок и, медленно листая страница альбомов, долго ее рассматривал. Вот так он листал альбом, кончиком ногтя поправляя марки, высунувшиеся из ячеек, и ему становилось противно от того, что он плотно пообедал, что он сидит вместо того, чтобы двигаться, что к нему никто не пришел и ему не на что надеяться.