Я НЕ ПОЭТ
На остановке объявление:
«Хуейте с нами!
Хуейте быстро!
Хуейте правильно!
Хуейте с умом!»
Это вместо «худейте с нами». Буква» Д «стерта.
Две бабы мирно между собой о собаках. Одна, та что потолще, рассказывает:.
Меня соседний пес заколебал просто, Зина, абсолютно достал. Пошла за водой к колодцу — прижал к забору, оборвал всю фуфайку. Это Полкан соседкин. Она многодетная, у них с питанием плохо. Все деньги, что за детей дают, детские эти несчастные, пропиваются моментом, А за собакой не смотрит. Иду я это по улице — опять нападает, бросается прямо, тварюга. Мне себя не жалко, Зина, пусть кусает, а жалко шубу порвет новую! Ну, это ж немыслимо. Если у тебя собака, то за ней следить надо, так же? Пошла я к участковому. А тот мне: «что я могу поделать?» «Ах так», — думаю, — «ну, ладно». Встречаю знакомых ребят, говорю; «ребята, я вам бутылку ставлю, убейте только эту собаку, пожалуйста.» И ушла в дом.
Они ее поймали, Зина, привязали к дереву. Я выхожу, а они ей уже топором всю голову разрубили. Меня вырвало тут же.
За собаками следить нужно, так же? Вот у моего деда аж четыре собаки и у него три на привязи, а только одна бегает, потому что она безопасная….
Эта толстая тетка, мне показалось, без конца могла бы болтать о собаках, затронув такую злободневную тему, если б в этот момент к двум бабам не приблизился некий мужичонка довольно доходяжного вида. Худенький, обносившийся в конец, с почерневшей от бухалова рожей. Бабы только его увидели, как накинутся тут же с ходу, словно на паршивую собаку.
Михеич, ты что ж это делаешь? Совесть у тебя есть ли? Ну ты подумай, мамка дома мертвая лежит, нехороненная, а он, блядь, взял деньги, которые соседи собрали на похороны, сказал, что поедет за гробом и вот уже три дня как пропадает. Где ж ты был, змей ты паршивый? Черт! Мамку теперь в мешковине хоронить будем!
Жалкий мужичонка, пропивший похоронные деньги, мямлил в ответ что-то невразумительное и при этом жалко улыбался, как идиот, обнажая при этом два желтых остаточных клыка. Вместо совести у него давно уже вырос хуй.
Я ехал в трамвае, сидя на своем любимом месте, где на спинке сиденья вырезано гвоздем довольно резко: я не поэт. Мне эта надпись очень нравилась.
Рядом со мной сидела толстощекая девочка лет четырнадцати. Из ее сумки скромно выглядывала эротическая газетка «Двое». Рядом лежала книжка «Пора любви». На коленях у герлицы сидел парнишка с короткой стрижкой и тремя булавками в ухе. Рожа у пацана была довольно дебильная тоже.
Стоящие надо мной две старушки рассуждали меж собой на злободневную тему: распадется ли Россия?
— Кто нас упорядочит, а? Только иностранцы могут нас упорядочить. Немец или американец? Скорее всего, что американец все-таки.
Напротив меня сидел вонючий узбек или таджик, кто их разберет чертей узкоглазых. Одет в тонкий грязный халат. Рядом с ним девочка затрапезного вида. Ёбаные беженцы. Я вспомнил по этому поводу стишок из детской книжки: у москвички две косички, у узбечки — двадцать пять. Нищие узбечки, таджички или вообще киргизки, хуй их там проссышь желтолицых, сидели в ряд в подземном переходе, выставив вперед свои будто окаменевшие черные руки. Они любили сесть в самом проходе, не то что русские нищие, которые скромно прижимались к стенке. Азиатки внаглую путались под ногами. Так и подмывало пнуть их, чертей нерусских, врезать им как следует с ноги. Но какие замечательные расшитые золотом и серебром штаны были на этих бедных женщинах. «Дать им что ли денег», — думал я порой, проходя мимо, — «чтоб сняли штаны прямо здесь в переходе».
Однажды со мной произошел такой забавный случай. Я перекусывал в привокзальном буфете и вдруг чувствую страшную вонь. Такой вони я не ощущал ни до ни после. Огляделся по сторонам — вижу возле стеночки тихонько стоит чуть живая бичевка. Еле дышит причем сама, но воняет, падла, на весь вокзал. Я тогда спокойно доедаю свой гамбургер, подхожу к ней, с трудом сдерживая отвращение, задираю ее жалкие лохмотья и ебу бабу в стояка. Кончаю и ухожу гулять по вокзалу, поджидая свой поезд. А когда возвращаюсь к тому месту, где жрал свой гамбургер, бичевки там уже нет. Ее, по видимому, увели амбалистые омоновцы, что проходили тут недавно. Однако, запах этот специфический остался. Очень стойкий такой оказался аромат. У меня аж хуй встал непроизвольно.
Вагоновожатая между тем гнала, как это часто бывает с ебнутыми вагоновожатыми, без всяких остановок, а сидящий за моей спиной явно задроченный тип в стареньком сером пальто и грязной кепке обижался на это и все кричал хриплым голосом: