— ЭЙ, ТЫ!
Кричал Чарли. Чарли, как и я.
— Чего, Чарли?
— Пока на перерыв не ушел, залезь–ка в тот грузовик, выведи его отсюда и поставь к рампе 18.
Мы его только что загрузили, этот грузовик в полквартала длиной. Рампа 18 находилась на другой стороне грузового двора.
Дверцу открыть мне удалось, залезть в кабину — тоже. внутри раскинулось мягкое кожаное сиденье, такое славное, что я сразу понял — если не дать ему бой, то я тут мгновенно закемарю. Грузовики водить я не умел. я глянул вниз: полдюжины сцеплений, тормозов, педалей и прочего. Я повернул ключ — машина все–таки завелась. потыкал в педали, подергал сцепления, пока грузовик не покатился, и повел его через весь двор к рампе 18, все время думая — когда я вернусь, тележка с обедом уже уедет. а для меня это трагедия, просто трагедия. Я припарковал грузовик, заглушил мотор и еще минутку посидел, впитывая добрую мягкость кожаного сиденья. потом открыл дверцу и вылез. промахнулся мимо ступеньки, или что там должно было торчать, и шлепнулся наземь вместе со всей этой окровавленной робой и в бога душу мать каской, как подстреленный. больно не было, я ничего не почувствовал. Поднялся я как раз в ту минуту, когда киоск выезжал за ворота и сворачивал на дорогу. я увидел, как они возвращаются к рампе, хохоча и закуривая.
Я снял сапоги, снял робу, каску и направился ко времянке у центрального входа, швырнул робу, каску и сапоги на стойку. старик взглянул на меня:
— Как? бросаешь такую ХОРОШУЮ работу?
— Скажи им, чтоб переслали мне чек за 2 часа по почте или засунули его себе в жопу, мне по фиг!
Я вышел наружу. перешел через дорогу в мексиканский бар, выпил там пива и поймал автобус до дому. Всеамериканский школьный двор снова меня выставил.
ЖИЗНЬ В ТЕХАССКОМ БОРДЕЛЕ
Я слез с автобуса в этой техасской дыре, там стоял жуткий холод, а у меня запор, но зарекаться не стоило: комната здоровенная, чистая, всего за 5 баксов в неделю, к тому же с камином, и только я разлатался, как залетает в комнату этот черный дедуля и ну кочергой такой длинной в камине шурудить. Дровишек–то там не было, вот я и думаю: чего это он тут кочергой своей в моем камине расшурудился? А он смотрит на меня, крантик свой в кулачке зажал и шипит этак вот: «иссссссс, иссссссс!» И тут я подумал: что ж, он с чего–то решил, что я распиздяй залетный, но поскольку я не из таких, то помочь ему ничем не могу. М-да, подумал я, таков весь мир, так уж он устроен. Он навил еше несколько кругов по комнате со своей кочергой, потом отчалил.
После этого я забрался в постель. От длинных автобусных перегонов у меня всегда запор — и бессонница к тому же, впрочем бессонница у меня постоянно.
Как бы то ни было, значит, только дедуля с кочергой из комнаты вымелся, как я растянулся на кровати и подумал: ну вот, может, через несколько дней удастся опростаться.
Тут дверь открывается снова, и заходит такое нехило втаренное существо женского пола, опускается на колени и давай полы драить, а задница у нее так и ходит, так и ходит, так и ходит, а она полы–то все драит и драит.
— Как насчет хорошей девчушки? — спрашивает.
— Нет. Подыхаю от усталости. Только что с автобуса. Мне отоспаться надо.
— Славный кусочек жопки тебя как раз и убаюкает. К тому же — всего пятерка.
— Я устал.
— Хорошая чистенькая девчушка.
— Где она?
— Она — это я.
Она поднялась с колен и повернулась ко мне.
— Прости, но я действительно слишком устал, правда.
— Всего 2 доллара.
— Нет, прости.
Она вышла. Через несколько минут я услыхал голос этого мужика.
— Слушай, ты хочешь сказать, что жопу свою ему толкнуть не смогла? Да мы дали ему самый лучший номер всего за пятерку. И ты теперь хочешь сказать, что не смогла ему толкнуть жопу?
— Бруно, я пыталась! Чесслово, ей–бо, пыталась, Бруно!
— Блядина ты грязная!
Я знал этот звук хорошо. Не пошечина. Хорошим сутенерам по большинству не безразлично, есть бланш на лице или нет. Они бьют по шеке, у самой челюсти, подальше от глаза и рта. У Бруно, должно быть, тут большая конюшня. То определенно был удар кулака о голову. Она взвыла, ударилась о стену, а братец Бруно заехал ей еше разок — так, что стена вздрогнула. Так она и отскакивала, то от стены, то от кулаков, и орала, а я потягивался в постели и думал: н-да, жизнь иногда — действительно штука интересная, но что–то не очень мне хочется все это слушать. Если б я знал, что так все обернется, я б ей кусочек уделил.
Потом я заснул.
Наутро я встал, оделся. Естественно, оделся. Но просраться по–прежнему не получалось. Поэтому я вышел на улицу и стал искать мастерские фотографии. Зашел в первую.