Лесная зелень звенела от птичьего стона, и весенние запахи плотно сплетались в самые причудливые узоры.
Вот в этот день и случилось то, чего так боялся Пиетри. Он никак не хотел, чтобы она это видела. Пусть бы это случилось с ним десять раз в день, только бы не при ней.
Они уже попрощались и Сальми уже уходила, когда он почувствовал приближение этого. Он хотел скорей уйти или просто бежать, но, как и всегда в таких случаях, не успел сделать ничего.
Безжалостная холодная рука скользнула вдоль спины вверх, проникла в череп, стиснула мозги тупой болью и метнула его куда-то в черное и страшное. Пиетри никогда не помнил, что происходило с ним после этого стремительного полета в бездонный мрак.
Сальми Уйт увидела. Она уже отошла шагов на десять, когда ей показалось, что Пиетри окликнул ее. Она оглянулась и увидела, что он как-то странно взмахивает руками, словно стараясь удержать равновесие, и при этом бормочет что-то невнятное.
— Ты чего? — спросила она и шагнула к нему. Он не ответил ей, весело приплясывая и кивая головой.
— Ну что? — спросила она и шагнула еще ближе.
Его глаза, тусклые, как лужи, смотрели куда-то мимо нее, а большой рот, бормоча несвязное, испускал слюну на жиденькие светлые волосы подбородка.
Она осторожно попятилась назад.
Потом руки его согнулись в локтях, пальцы скрючились, и он, не сгибаясь, упал вперед лицом и забился на земле, икая, захлебываясь пеной и вырывая с корнями мох, черничник и все, что попадалось под скрюченные пальцы.
Она еще немного отодвинулась назад.
Она слыхала, что в такие моменты нужно держаться подальше от его рук. Эти руки очень робко и нежно обнимали ее, но люди рассказывали о них страшное. Говорили, что в прошлом году на ярмарке в Демидовке он упал у кучи бревен, и один добрый белорус хотел оттащить его от бревен, чтобы он не разбил себе голову. Но Пиетри сломал доброму белорусу руку и отбросил его ногой на целую сажень и все-таки разбил голову о бревна.
Говорили, что однажды во время рубки капусты он упал на груду очистков. В руку ему попалась кочерыжка, и он превратил ее в кашу своими страшными пальцами.
Она еще немного отодвинулась назад. Она сжимала ладонями свои круглые, загорелые щеки и готова была зарыдать от страха и жалости, глядя на то, что кривлялось у ее ног. Конечно, она знала, что это с ним случается, но она никогда не видала этого и не думала, что это так страшно. Ведь он пять минут назад так робко и нежно обнимал ее и так смешно тянулся к ее губам, а теперь он разбрасывает во все стороны клочья земли и испускает хриплые звуки, и пена бьет изо рта.
Потом она заметила, что он стал затихать. Он уже не издавал икающих звуков, и руки его уже не так скребли землю.
Он даже сделал попытку встать. Первый раз это ему не удалось, и лицо его, облепленное пеной и землей, изобразило страдание.
Наконец он встал и, глядя тусклыми, невидящими глазами куда-то вдаль, побрел прямо в болото. Его мокрые волосы цвета глины торчали клочьями. Рубашка лопнула на плече, и одна штанина вылезла из сапога.
Сальми слыхала, что в этот момент его нужно остановить, иначе он забредет бог знает куда. Она слыхала, что в такие минуты он был слабее ребенка и что никогда припадок не повторялся два раза подряд.
Она окликнула, догнала его и взяла за руку.
— Пиетри, — сказала она ласково, — не ходи туда. Не надо. Ты сядь. Посиди. Вот так. Отдохни немного.
Он покорно опустился на пень, моргая белыми ресницами и дергая, как лошадь, перепачканной в земле нижней губой.
Когда Пиетри снова увидел пронизанный жаркими лучами лес и услышал стон птичьих голосов, Сальми вблизи уже не было.
И с этого дня дверь маленького амбарчика у большого сада старого Уйта больше не открывалась для него.
Напрасно он бродил вокруг, напрасно поджидал ее. Она всегда чувствовала его близость и не появлялась.
А лето проходило, сухое и знойное. И не было у лета ни отдельных дней, ни отдельных ночей. Была непрерывная, ломающая тело работа, были жестокие побои, были прыжки в бездонный холодный мрак и режущая душу нескончаемая тоска.
В середине осени он встретил однажды в лесу русского пастуха Павлушку. Мальчик гнал домой коров. Пиетри спросил его:
— Ты никак домой... А... ведь рано еще... или дождь?..
— Я дождя не боюсь, — ответил мальчик. — Я хочу на эстонскую свадьбу успеть.
— На свадьбу? А... где свадьба?..
— А ты разве не знаешь? У Яна Уйта. Его Сальми выходит за Роберта Карьямаа.
— За Робер...
Пиетри больше не рубил частокола в этот день. Он пошел домой, забыв топор в лесу. Он, может быть, и не думал итти домой, но, выйдя из лесу, он попал в свой выгон, а выгон привел его прямо домой.