— И я сама выберу, кто первый придет к нам посмотреть домик. Мама сказала, что можно.
Изабел условилась с матерью, что, пока кукольный домик находится во дворе, она может приводить подруг — по две сразу, — чтобы те им полюбовались. Не оставлять их, конечно, к чаю и не носиться с ними повсюду, — пусть тихо стоят во дворе и смотрят, пока Изабел показывает красоты кукольного домика, а Кези и Лотти улыбаются с довольным видом.
Но, как они ни спешили, к тому времени, когда они подошли к вымазанной дегтем ограде вокруг спортивной площадки для мальчиков, задребезжал звонок. Только они успели сорвать шляпки и стать в шеренгу, как началась перекличка. Не беда! Изабел вознаградила себя тем, что очень важничала и, прикрывая рот рукой, таинственно шептала соседкам:
— На переменке что-то расскажу!
Прозвучал звонок на перемену, и Изабел окружили ученицы. Одноклассницы чуть не дрались за право ходить, обнявшись с ней, льстиво ей улыбаться, считаться ее лучшими подругами. Она сидела, как настоящая королева, под огромными соснами на краю спортивной площадки. Толкаясь, хихикая и наседая друг на друга, теснились вокруг нее школьницы. И только две девочки держались в стороне — они всегда держались вдали от других — девочки Келвей. Они хорошо знали, что им нельзя даже близко подходить к девочкам Бернел.
Школа, которую посещали Изабел, Кези и Лотти, была, по мнению их родителей, совсем для них неподходящей. Но выбора не было. Другой школы не существовало на целые мили в окружности. И поэтому всем детям, жившим по соседству, — девочкам судьи, дочерям доктора, детям лавочника и молочника — приходилось учиться и играть вместе. К тому же еще школу посещали грубые, дерзкие мальчишки, их было не меньше, чем девочек. Но где-то необходимо было провести границу. И ее провели перед девочками Келвей. Многим детям, включая и детей Бернел, не разрешалось даже разговаривать с ними. Они проходили мимо девочек Келвей, гордо вскинув головы, и так как они задавали тон, то девочек Келвей начали избегать все. Даже у учительницы был особенный голос для них и особенная улыбка для других детей, когда Лил Келвей подходила к столу с букетом постыдно невзрачных полевых цветов.
Они были дочками маленькой проворной трудолюбивой прачки, которая поденно стирала белье в чужих домах. Одного этого уже было достаточно. Ну, а где же был их отец? Никто не знал определенно, но все говорили, что он в тюрьме. Итак, девочки Келвей были дочерьми прачки и арестанта. Нечего сказать, хорошая компания для детей судьи и доктора! Да и вид у них был соответственный. Трудно было понять, почему миссис Келвей так их наряжала. Они ходили в обносках, подаренных миссис Келвей хозяйками, которым она стирала. Лил, например, — полная, некрасивая, очень веснушчатая девочка — являлась в школу в зеленом саржевом платье, сшитом из скатерти Бернелов, с красными плюшевыми рукавами, скроенными из штор Логанов. Шляпка, всегда съезжавшая ей на высокий лоб, была когда-то шляпой взрослой женщины, мисс Лекки, почтмейстерши. Сзади поля шляпки загибались, а спереди она была украшена огромным алым пером. Каким маленьким чучелом выглядела в этой шляпке Лил! При взгляде на нее нельзя было удержаться от смеха. А ее маленькая сестренка, «наша Элс», носила длинное белое платье, похожее на ночную рубашку, и мальчиковые ботинки. Но во что бы ни нарядить «нашу Элс», она все равно выглядела бы чудной. Это была худенькая маленькая девочка со стриженой головой и огромными печальными глазами — настоящая белая совушка. Она никогда не улыбалась, почти никогда не разговаривала. Она всюду брела вслед за Лил, крепко ухватившись за ее юбку. Куда шла Лил, туда шла и «наша Элс». На площадке для игр, по дороге в школу и обратно всегда впереди шагала Лил, а за ней, держась за ее платье, семенила «наша Элс». Когда ей что-нибудь было нужно иди когда она хотела перевести дух, она легонько дергала Лил, та оборачивалась и останавливалась. Девочки Келвей прекрасно понимали друг друга без слов.
Сейчас они стояли неподалеку: никто не мог запретить им прислушиваться. Когда школьницы оборачивались и презрительно хихикали, Лил, по обыкновению, застенчиво и глуповато улыбалась, но «наша Элс» только пристально на них смотрела.
А Изабел, в голосе которой звучала огромная гордость, продолжала расписывать домик. Большое восхищение вызвал ковер, а также кровати с настоящими простынями и плита с духовкой.
Когда она кончила, вмешалась Кези:
— Ты забыла лампу, Изабел.