Юрий Валин
Рассказы
Вата войны
...Работают обе руки, быстро и ловко. Когда тебе двенадцать лет, над кустами почти не нужно сгибаться, и пальцы словно сами собой находят раскрывшиеся коробочки, набитые хлопком-сырцом: белым, пышным, похожим на брызги крошечных облачков, уставших висеть на небе и щедро осыпавших поле. На самом деле, белые хлопья не такие уж пушистые - семена и сухие края коробочек колют даже привычные пальцы. И вообще никаких облаков тут нет - сияет чистое и бесконечное небо Средней Азии, парит над долиной октябрьский полдень, режет глаза блеск узкого арыка у дороги. Утром и вечером заявляется в долину ощутимый холодок, но днем еще жарко и очень хочется пить.
Девочка несет набитый мешок к арбе, скоро ишачок поднатужится, поволочет наполненную ватой скрипучую повозку. Конечно, там, за дощатыми бортами, высится вовсе и не вата. Хлопку-сырцу еще только предстоит стать ватой, тканью и еще тысячью таинственных, но очень нужных стране вещей. Страна воюет. Асмира знает про одежду и порох - конечно, она видела халаты и зеленые военные ватники, а про порох для фронта рассказывал учитель. И еще про разную сложную химию, но с ней не совсем понятно. Асмира твердо знает, что доучит химию и будет учиться дальше. Может, даже поступит в главный Ташкентский институт. Потом. Сейчас идет война и стране нужен хлопок. Фашист напал, три с лишним года с ним бьется Красная Армия. Фашиста много - бегает за фронтом целыми стаями. Асмира в киноленте видела.
Девочка пьет из помятого бидона и торопливо идет назад между бесконечными кустами хлопчатника. Нужно работать и нагонять маму. Новая коробочка отдает свои пять грамм пуха, и Асмира, раздумывая, отчего у фашиста в кино непременно такой глупый вид, делает шаг к новому кусту. Коробочек много-много, словно фашиста у той переправы в кинофильме. Но хлопок добрый, а фашист-немец, он подлее шакала.
...Движется редкая цепь цветастых платков - поле огромно, далеко впереди мерцают снежные вершины гор. Кажется, что до того горного хребта - как до победы. Но совхоз справится - по полю пройдут еще дважды и соберут все, даже курак - нераскрывшиеся коробочки хлопка. Стране нужно и такое сырье.
-... за тридцать первое октября наши войска подбили и уничтожили 104 немецких танка. В воздушных боях и огнём зенитной артиллерии сбито 50 самолётов противника, - значительно сообщает репродуктор со столба.
Петр Аркадьевич раздраженно топорщит седые усы. И это, по их мнению, боевая сводка?! Вранье это, милостивые государи, вранье-с! Вот "наступательные бои между реками Тисса и Дунай" - совершенно иное дело. Вот то показательно.
Опираясь на узловатую трость, старик смотрит на белые горы на подотчетной территории. Скрежет транспортера утих, хлопкоочистительный завод взял короткую паузу до утра. Ввиду "наступления темноты", черт бы ее побрал. Нужно выключить репродуктор, запереть контору и идти пить чай. Талхак уже мнется у двери.
Директор завода молод, Петр Аркадьевич дряхл. Но строгая наука бухгалтерия держится на опыте и знаниях, полученных в гимназии и московском университете, а отнюдь не на комсомольском билете и криках "надо!" - тут уж поверьте старому образованному человеку.
Петр Аркадьевич весьма прохладно относится к Советской Власти и не считает нужным это скрывать. Советская Власть, естественно, имеет определенные встречные претензии к гражданину Ставровскому, за что и определила оного на постоянное местожительство в дивный азиатский район, куда подальше от беспокойной Белокаменной. Имелись расхождения, имелись. Но до войны! Пруссаков Петр Аркадьевич не выносит куда яростнее, чем рабоче-крестьянскую власть. Оба сына остались там, на Юго-Западном фронте. Буковина, год одна тысяча девятьсот шестнадцатый от рождества Христова. Судьба, однако. Злой месяц июнь. Буковина уже наша. Идут "бои в восточной Пруссии", это, черт возьми, внушает определенный оптимизм, да-с!
- Керим, так что же вы ждете? Запираем, да идемте на квартиру. Завтра с рассвета начнется. Идемте, идемте! А весовщикам вы совершенно напрасно потакаете...
Хлопок, огромные горы; тонны, десятки тонн, ждет утра. Завтра его станет больше - ручейки и речушки белого золота вновь потекут с полей района. Сырье будет сортироваться, чиститься, складироваться. Чтобы в нужный час двинуться дальше. Заводы и фабрики ждут...
Город пахнет ночью и креозотом. Тусклый свет немногочисленных окон, дымок остывающих тандыров - зима в Ташкенте южная, но все равно зима.
Краснеет во тьме огонек папиросы - крепкий человек в накинутой на плечи черной железнодорожной шинели курит, опершись о невысокую калитку. Задний двор частного дома, в котором теснятся давно сжившиеся хозяева и эвакуированные, выходит прямиком к насыпи железной дороги. Накатывает из тьмы привычный стук и лязг - эшелоны идут часто, днем и ночью.