Вот только глазам своим Иван с трудом верил — 3-й Обыденский, это же до дома меньше пяти минут пешим маршем! Если здоровый, конечно.
Ранбольной Левичев передохнул, отдышался, наведался к соседям, что благоденствовали в палате с широкими окнами и классной доской. Определенно, и двор, и краешек переулка очень знакомые. Везение просто немыслимое!
Письмо сразу написал, но было понятно, пока оно вкруговую дойдет, ждать придется долго. Дважды удавалось допроситься старшую медсестру, чтоб позвонила по телефону — аппарат в госпитале был единственный, стоял в бывшей школьной канцелярии под строгим надзором дежурной, ибо связь сугубо служебно-медицинская. Красивая и суровая старшая медсестра сказала, что трубку не берут: видимо, кабель поврежден или в эвакуации родня и соседи.
Иван знал, что дома кто-то есть — тут хоть и кажется, что полный год миновал, но ушел-то человек в армию всего два с небольшим месяца назад. Не могли все обитатели квартиры куда-то разом деться.
Лежал ранбольной Левичев, упираясь лбом в прутья спинки кровати, терпел ночную боль, а мысленно проходил дворами, поднимался по 2-му Обыденскому. Вот уже высокие двери подъезда Метростроевской 3/14. Пять минут ходьбы, ну, шесть от силы. Если здоровыми ногами.
Жила семья Левичевых в доме замечательном, отчасти даже знаменитом. Старые москвичи именовали это приметное здание не иначе, как «Дом под рюмкой». Действительно украшала крышу высокого, похожего на светлый замок с многочисленными эркерами, дома, характерная башенка, похожая на перевернутую рюмку-лафитник. Ходила легенда, что купец Яков Филатов, строивший этот дом, так увлекся созидательным процессом, что избавился от застарелой тяги к «хлебному вину». Легенда была правильной, четко-антиалкогольной направленности, но скорее всего, враньем. В любом случае, современные советские жильцы того богача Филатова и в глаза не видели, да и кто о купце помнил в годы близлежащего строительства прогрессивного метро и Дворца Советов? Когда-то семейство Левичевых въехало в комнатушку полуподвала, но жизнь двигалась вперед и вверх, и когда в конце двадцатых, после закрытия НЭПа, юрист-частник из квартиры ?29 в безутешной печали отбыл за границу, немаленькая семья перебралась в прекрасную светлую комнату с действующим, но не особо нужным, камином, и роскошным видом из окон. Дом теперь прозвали «гознаковским» — работников фабрики здесь проживало много, поддерживалась образцовая коммунальная дисциплина. По квартирам регулярно ходила комиссия, проверяла целостность высокохудожественной лепнины под потолком, чистоту санитарных зон, да и вообще порядок. Если буфет желаете передвинуть, то пожалуйста, а вот крюк вбить для картины или вывешивания иных проявлений индивидуальной культуры — это уже без решения комиссии не положено, обращайтесь в комиссию. Вообще-то жильцы и сами дисциплину поддерживали: никаких сутолок и дрязг в 29-й квартире не бывало, у каждой семьи-комнаты имелся свой назначенный банно-прачечный день, на кухне порядок, уборка по графику. Глава второго большого квартирного семейства, которого из-за сложности имени и фамилии в доме именовали просто Поляк, тоже был человеком рабочим и серьезным. Да собственно даже Лев Львович, еврей смутной маклерской профессии, из-за склонности к фантастическим авантюрам прозванный «Львом Тигрычем», необходимость соблюдения правил советского общежития всемерно сознавал и поддерживал. Знала себе цену квартира ?29 и позориться не желала.
Переехал Иван из 29-й квартиры только женившись, уже перед самой войной. Фабрика своих опытных рабочих ценила — комнату дали по соседству, в квартире ?37. Но обжиться толком и не успели: радио объявило «сегодня, в 4 часа утра, без объявления войны...» и перешел Иван на казарменно-фабричное положение — круглые сутки на «Гознаке», решение об эвакуации режимного предприятия было принято почти сразу после начала войны. Оборудование, материалы, документация... все это требовалось надежно упаковать, загружать и отправлять по нумерации с охраной. С женой почти и не виделся...
Эх, Полина... Трудно все эти чувства и прочее объяснить, да нынче оно и некстати. Молодая жена, детей еще нет, что, наверное, и к лучшему.