Он вскочил с кресла и начал в исступлении ходить быстро по комнате.
— Да что же, неужели спасенья нет? — завопил он, ломая руки. — Вздор, вздор! Я малодушничаю, как баба, и теряю лишь время: кончить фельетон, как-нибудь кончить и переписать, а остальное после, — солгу, что забыл упаковать, что ли… — и Короп с новой энергией принялся за работу.
Наконец он поставил точку и взглянул на часы: было без пяти минут восемь.
— Фу, устал! — вздохнул он облегченно. — За три часа перепишу… и — на вокзал!
Короп сбросил для большей свободы движений халат, приготовил бумагу, подтасовал черновые шпаргалы и прилег на кушетке расправить усталые члены; но только что он, потянувшись сладостно, направился было к письменному столу, как у парадной двери раздался резкий звонок.
— Не пускать никого! — крикнул Короп вышедшей из кухни старухе. — Меня дома нет, слышишь? Пропал без вести! — и он принялся быстро писать.
Но усиленные звонки и дерзкий стук в дверь оторвали снова от работы. Перепуганная кухарка появилась и объявила, что это ломится полиция.
— По-ли-ция?! — вскочил Короп и окаменел. — Отвори! — прошептал он коснеющим языком, натягивая машинально халат.
В гостиную вошли с шумом нежданные гости: его мосць пан Иван — адъютант, знакомый Коропу по деловым столкновениям, пан Николай — полисмен, Циркула, еще больше знакомый, жандарм, два полицейских, два дворника в качестве понятых и два сотрудника.
Андрей Степанович стоял ни жив ни мертв и переводил испуганные глаза от адъютанта к приставу и к понятым, но пан Иван был непроницаем, пан Николай пожимал лишь плечами в знак того, что "не его в том вина", а дворники почесывались совершенно безучастно.
Длилась тягостная минута молчания.
— Простите, пане, — прервал наконец молчание адъютант, и его лицо выразило сожаление и непоколебимость, — простите, что потревожили, но прежде всего долг службы.
— Да, прежде всего, конечно, долг… — повторил растерявшийся Короп, улыбнулся глупо и еще больше смутился.
— Совершенно верно, — протянул его мосць, пронизывая испытывающим взглядом хозяина. — Так не будемте терять золотого времени, — обратился он к сотоварищам, — и приступим к исполнению печальных обязанностей… Позвольте ваши ключи, пане, от шкафов, ящиков, шкатулок и прочего… Не мешает осмотреть и чердак, — мигнул он околоточному.
Теперь только понял Короп весь ужас своего положения и почувствовал, что под его ногами разверзается бездна… Молнией пронеслись в его голове вчерашние безумные речи и представилась въявь сидорова коза…
— За что же? По какому поводу? — запротестовал было он дрогнувшим голосом.
— Узнаете своевременно, — ответил ему сухо блюститель и подчеркнул строго: — Прошу ключи!
— Вот мои… а жена свои увезла… Я ничего не понимаю… как хотите, вельможный пане, но с хорошими знакомыми так… — путался совершенно Короп и вместе с ключами подавал адъютанту и чернильницу, и коробку спичек.
— Нет, мне пока только ключи, — отклонил тот любезно чернильницу, — что же касается ключей супруги вашей, то и без них обойдемся… замков не испортим.
Полисмен в знак сочувствия к Коропу вздохнул и стал подкручивать себе бакенбарды.
Приступили. Сначала осмотрели тщательно обе комнаты и переднюю, освидетельствовали помещения под кроватью, под диваном и стульями и даже в печке, но никого не нашли.
— Здесь решительно никого нет, — доложил мягко и пристав.
— А в кухне? — спросил с раздражением адъютант.
— Ни в кухне, ни на чердаке! — пробасил хрипло солдат. — Кухарка клянется, что никто здесь, окромя сторожа из суда, не бывал.
— Неужто успели? — процедил злобно блюститель. — Гм, гм! Из молодых, да ранний! Стали перебирать бумаги и письма Андрея Степаныча.
— Это что? — спросил адъютант, рассматривая исписанные листики на столе и на полу.
— Мои сочинения, — вздохнул грустно Короп и почувствовал холодное лезвие в своем сердце.
— Какого сорта?
— Романические…
— Романические? — усомнился было адъютант, но, рассмотрев несколько листиков, бросил их небрежно на стол.
Отперли ящики в бюро, перебрали все до строчки, но подозрительного ничего не нашли. Это бесило сотрудников, и они в поте лица изощряли свои способности: все ящики, сундуки, шкатулочки были перешарены… и все напрасно! Чем ближе приближалась работа к концу, тем мрачней и мрачней становился его мосць: подрывалась его распорядительность, компрометировалась бдительность, страдал авторитет… Короп же до того был убит, что и не радовался даже отсутствию улик.
Наконец все было вскрыто, обнажено, растерзано и, к ужасу пана Ивана, ничего в оном не усмотрено.
— Напишете протокол там, в участке, — произнес наконец он глухо, — что никого и ничего не нашли; возьмите для подписи двух понятых… мы после… а остальные — по домам!
По уходе околоточного и гостей адъютант пригласил Коропа сесть и приступил к допросу.
После обычных опросов относительно лет, звания, вероисповедания и прочего пан Иван поинтересовался следующим:
— Скажите, пожалуйста, много у вас бывает молодежи?
— Какой молодежи? — побледнел Короп.
— Такой, всякой… студентов, например, и тому подобное.
— Никто, никто у меня не бывает… — поторопился как-то искусно отречься от такого предположения Короп.
— Странно, — улыбнулся саркастически адъютант, — вам молодежь так сочувствует, и вы, кажется, симпатизируете зеленым порывам…
— Я? Помилуйте!.. С какой стати?.. Весь погружен в кропотливую канцелярскую работу… у меня и времени нет на порывы… да и вообще я к этим глупостям ни малейшего… — путался Андрей Степаныч, а в голове у него гудело: "А что, ужин? Публичные речи? Язычок?"
— Так к вам молодежь не питает доверия и вы ей не сочувствуете?
— Боже меня сохрани!.. Напротив… — заикнулся и смолк Короп, а в виски ему стучало: "Ой, значит, качали, наверно, качали! Ну, теперь и отправляйся к Макару с телятами!"
— Слушайте, Андрей Степаныч, — заговорил серьезным, громовержным тоном испытующий. — Бросьте играть роль, хотя вы и прекрасно ее исполняете, умеете концы хоронить, но лучше бросьте! Для нас ведь формальных улик не нужно, достаточно одного убеждения… и вот это убеждение вы поколебать можете лишь полной откровенностью и детским чистосердечием, а своими увертками и формальной казуистикой вы лишь утвердите нас в нем и сами себе выроете яму… Заметьте себе, Андрей Степаныч, что правосудие не спит, а имеет тысячу глаз и две тысячи ушей.
— Ради бога, вельможный пане, — залепетал плохо ворочавшимся языком Короп, — я ничего… никакой комедии, потому что у меня здесь, — показал он на голову, — никогда ничего не было… такого, боже сохрани! Разве под пьяную руку… Но кто же за бессознательное состояние может быть ответчиком? Я никогда не пью… и если что — сразу теряю сознание, и мне тогда все кажется навыворот, верьте! И язык тогда… совершенно противоположное моим убеждениям, клянусь честью! Если я пьян, то мне кажется, что в сухой комнате полно воды, и я порываюсь плавать…
— Хорошо, мы увидим сейчас, как вы плаваете, — прикрикнул, теряя терпение, адъютант. — Скажите, от кого вы получаете по телеграфу приказы?
— Я? Приказы? — побледнел как полотно Короп и ухватился за стул, чтоб удержать равновесие.
— Что, и тут станете запираться? — вонзил адъютант прищуренные глаза в свою жертву.
— Клянусь, ни от кого…
— А это что? — вынул адъютант из кармана депешу и поднес ее к выпученным глазам Коропа. — Вы полагали, что, уничтожив оригинал, замели и следы, а у нас-то оказалась копия… Сообщите немедленно адрес и личность этого Нюнчика!
— Нюнчик — жена моя, — ответил машинально Короп.
— Неудачно! — прикрикнул возмущенный наглостью Иван Саввич. — Жену вашу зовут паней Марьей.
— Да, Марьей… но я придумал, ласкаясь, звать ее Манюнчик, Нюнчик и даже Чик…
— Так это жена вам депеширует, чтоб вы немедленно доставали фальшивые паспорта и помогли бы бегству преступников в Швейцарию?
Короп взглянул расширенными глазами на адъютанта, а потом внимательно прочел телеграмму.