Старик ухмыльнулся, обратив к огню слепые белки глаз.
— Люблю я, когда веселые люди собираются, — заговорил он низким приятным голосом. — Люблю я и молодое вино, и цыпленка, жаренного на углях. А больше всего люблю я слушать разные истории. Да и сам могу кое-что рассказать про минувшие времена. Господь бог решил меня наказать и лишил при жизни света очей моих, вынудив протягивать руку, чтобы у добрых христиан просить себе на пропитание. Уж такова воля господня, но и обо мне он заботится, как о земляном черве. И потому я понял, что грех мне жаловаться, а нужно принимать все как оно есть.
Конюший Ионицэ повернулся к слепому. Окинув его взглядом, он с удивлением спросил:
— Ты жалкий нищий, а говоришь, что любишь цыплят, жаренных на углях.
— Люблю, господин и брат мой, — раздался в ответ добродушный голос слепого.
— И вино любишь?
— И молодое вино, которое и теперь мне щекочет ноздри, тоже люблю.
— А истории всякие сказывать можешь?
— Могу, как и всякий другой человек. Что ж тут такого?
— Думается мне, что ты только хвастаешь, потому что таких историй, как я да мой друг капитан Некулай Исак, никто во всей Молдове не знает.
— В этом я вам перечить не буду, хозяин.
— Тогда молчи, а я вот расскажу самую интересную и самую чудесную историю, какую только можно услышать.
— Расскажи, хозяин, а я послушаю и буду прихлебывать молодое вино, которое ты теперь наливаешь в свою кружку. А тебе хозяйка другую кружку принесет и ты ее наполнишь. А если будет что-нибудь другое, что полагается к вину, так я с еще большим удовольствием буду слушать. А потом если ты соблаговолишь послушать меня, то я сыграю на волынке и спою песню.
— Значит, ты, слепой и убогий, не только есть и пить можешь, но еще и песни петь?
— Божьей милостью и это умею, хозяин. И еще кое-что могу.
— Ишь ты? А волынка твоя хорошо играет?
— Хорошо, господа и братья мои. Прямо как человеческим голосом.
— И так бывает. Ладно, ты мне сыграешь, что-то захотелось мне здесь, у Анкуцы, песню послушать. Время уже позднее, вон Большая Медведица высоко поднялась в небе. Слышу еще, как и петухи у Анкуцы хлопают крыльями и горланят. А того, у которого голос похуже, я хотел бы завтра утром в горшке со щами получить.
— Петухи поют, — назидательно произнес слепой, — чтобы отогнать злых духов и всякую нечисть, что бродит вокруг.
Общий разговор на минуту смолк, все прислушались, как хлопают крыльями и кричат петухи. Сначала они кукарекали только поблизости, во дворе у Анкуцы, потом петушиный крик послышался издалека, откуда-то из-за реки.
Анкуца принесла конюшему новую кружку.
— Брат Ионицэ, — произнес капитан Исак. — Тебе Анкуца подала новую кружку, а мне подарила улыбку. Значит, мне больше повезло, чем тебе.
Польщенная Анкуца засмеялась.
— Тогда прежнюю кружку, — решил конюший, — нужно отдать слепому, пусть он сыграет мне песню.
— Обязательно сыграю, хозяин.
Старуха, которая привела с собой нищего, казалось, рассердилась без всякого повода, когда старик, вытянув руки вперед, шагнул поближе к нам.
— Просто в толк не возьму, как это всякие увечные и нищие могут мешать людям, которые веселятся!
— Не сердись, сестра Саломия, — повернулся к ней слепой. — Всякая злость, она от нечистого.
— Никакая я тебе не сестра, — оборвала его старуха, поджав губы и отворачиваясь в сторону.
— Что ты мне не сестра, это правда, потому что сам я в этом мире всего лишь бедный странник. Красив он, этот мир, но я его уже не вижу. Цветет он, но я уже ничего не чувствую. Припомни лучше, Саломия, те времена, когда ты носила жемчужное ожерелье, будь доброй, как и тогда, и не сердись на меня.
Старуха замолчала, а Анкуца рассмеялась.
— Как? Разве ты знаешь, каким бывает жемчуг? — удивился конюший Ионицэ.
— Знаю. И мне довелось один раз увидеть, как блестит жемчуг, хозяин. Это драгоценный камень, который находят в море, в раковинах. Вот в такую же тихую осеннюю ночь, как и теперь, выползают раковины на берег и раскрываются при лунном свете. Та, в которую попадет капелька росы, захлопнется и уйдет в глубину. Из этой-то росинки и родится жемчужина.