Этот турок был человек честный и рачительный хозяин; ему очень хотелось выбраться из нищеты, жить чуточку получше в наши трудные дни и каждую пятницу угоститься и повеселиться вволю. Но как же ему веселиться? Куда ни глянь, всюду одни выскочки, нажившиеся на войне, или взяточники, поглядывающие на него свысока. Конечно, такой человек, как Али, правоверный, следующий во всем велениям пророка, заслуживал другой судьбы. Заниматься грязными делишками и обманом ему не к лицу, не хочет он запятнать свою совесть. Не подлежит сомнению, что не одни только гяуры, но и честные люди и истинные мусульмане имеют право на счастье. Ведь и правоверные порой вкушают в этой жизни блага на службе у Великой Порты{29} или занимаясь торговлей.
Но пока он еще не додумался, как стать визирем, неплохо заняться каким-нибудь делом. С такими добрыми намерениями бродит Али в эти весенние дни по селам, поглядывая по сторонам, время от времени срывая цветок или утоляя жажду у колодца. Хохлатые цапли прилетели в сады, где буйно цвел миндаль.
«Уже кончается пост рамазан, — размышляет Али, — и не худо было бы весело отпраздновать с женой байрам. Раздобыть бы мне за сходную цену какой-нибудь товар и выгодно продать его в столице… Нынче продам одно, завтра — другое, мало-помалу торговля наладится, великий аллах мне поможет, и я познаю уготованное мне благосостояние и довольство».
Сказано — сделано. Был золотой день, сияло бирюзовое небо, когда Али отправился на поиски. В деревне у одной бабки он достал за сходную цену три сотни яиц, уложил в корзинку, поставил на тюрбан и, мурлыча под нос песенку, возвратился в Стамбул.
Но не прошел Али и ста шагов по мостовой Силиври-Капу, как его остановил мрачного вида стражник с тесаком за поясом.
— Стой! Что несешь?
Остановился Али.
— Три сотни яиц.
— Для своей потребы или на продажу?
— На продажу.
— Ну, это все одно — хоть для своей потребы, хоть на продажу. Я таможенный надсмотрщик; коли хочешь пройти, платить надо!
— А за что платить? Я и знать не хочу ни о какой таможенной пошлине.
— Это ты не хочешь знать, а я знаю.
— Да ведь я несу несколько штук яиц, человече! Честно за них заплатил, они теперь мои. Кому какое дело до меня?
— Мне дело! Заплати пошлину и проходи!
— Ну а если я не согласен? Пойду обратно и брошу эту торговлю?
— И это не дозволено! Ты попал сюда? Попал! Значит, все!
— А коли нет у меня денег?
— Ничего. Помиримся и без денег. Расплатишься яйцами.
— Ладно, отдам тебе два-три яйца, а ты отпустишь меня, пойду своей торговлей заниматься.
— Это ты так говоришь: два-три яйца, а я требую двадцать — тридцать штук.
— Горе мне! Да ты кто, правоверный или гяур?
— Правоверный! Ля алла, иль алла! Нет бога, кроме аллаха, и Магомет пророк его!
— Как же ты не жалеешь своего единоверца?
— Жалею, потому не будем больше болтать: давай мне десяток яиц и проходи.
Поскреб Али затылок, пораскинул мозгами, погладил бороду и смирился. Вокруг цветы цветут, с правой стороны кукушка ему на счастье кукует. Отсчитал он городскому надсмотрщику десяток яиц и вновь поставил корзинку себе на макушку.
Вздохнул Али. Видно, так суждено! Раз это таможенный надсмотрщик, то ничего не поделаешь. У государства тоже свои люди, свои затраты.
Вышел Али на другую улицу, а там окликнул его другой голос, погуще и грознее первого:
— Ни с места! Стой! Плати пошлину!
— А мне нечего останавливаться. Пошлину я уже заплатил и теперь свободен. Ты с других теперь требуй, а не с меня.
— Уплатил? Что-то мне не верится.
— Клянусь бородой, уплатил.
— А где ты платил?
— На первой же улице, как только свернул направо по Силиври-Капу.
— А, это другое дело! Может быть, очень может быть. Там следит за порядком надсмотрщик первой слободки. А здесь вторая слободка. Так что хватит тебе языком болтать. Плати, а не то посажу в каталажку. Сколько там ты заплатил?
— Десяток яиц!
— Отменно! Отсчитай и мне столько же, и ты волен лететь куда хочешь, как голубь, что на мечети.
— И на этом все кончится?
— Кончится. Мне от тебя больше ничего не надо. Иди себе подобру-поздорову.
Вздохнул Али и облегчил свою корзинку еще на десяток яиц.
Да, надо быть осторожнее. Не дело это — выставлять корзинку на голове, так чтобы она сразу бросалась всем в глаза, хоть на другом конце улицы. Взял Али корзину под мышку, да еще накрыл полой халата.
— А ну-ка постой, почтеннейший! — вскоре окликнул его третий султанский чиновник. — Ты что там украдкой несешь? Это твое добро или ты его добыл силой у какого-нибудь подлого гяура? Если добыл у гяура, то должен отдать мне положенную половину. Ну а коли это твое добро, то, так и быть, довольствуюсь одной пошлиной.