Сидора не отставала от него. Влас оглянулся на нее, и сердце его сильно забилось. Подойдя к кусту, он нагнулся и полез в его чащу. Сидора лезла за ним. Сучья молодых елок в одном месте сходились шатром; Влас примостился под этим шатром. Сидора осталась с краю. Но только они разместились, как пошел очень крупный и очень теплый дождик. Сидору стало доставать; она невольно подалась вглубь и придвинулась к Власу.
Сердце Власа продолжало стучать без умолку; голова его горела; в горле першило; в руках и ногах чувствовалась дрожь. Мысли путались в голове, и если бы он задумал что сказать, то едва ли бы его язык легко ему повиновался.
Вся сила чувства, которую он испытывал к Сидоре, поднялась из глубины его сердца и охватила его всего. Он видел, что подошел случай решить все, и страшно хотел им воспользоваться и боялся его упустить.
"Если на этот раз пропущу, ну, тогда и ждать нечего", -- подумал он и почувствовал, как его обуял какой-то страх. В мыслях решимость была полная, но язык его не слушался.
Вдруг он набрался смелости и, откашлянувшись и постаравшись овладеть голосом, проговорил:
-- Подвигайся сюда, а то прольет!..
-- И то, -- сказала Сидора и еще ближе двинулась к Власу.
-- Вот сюда, совсем ко мне, -- сказал Влас и дрожащими руками взял ее за локти и подтащил к себе.
Сидора молча высвободилась из его рук, подняла голову и села неподалеку от него, поджимаясь, как курица, и стараясь, чтобы на нее не попала ни одна капелька.
Влас уже окончательно не мог владеть собой. Он протянул руки, стараясь обвить их вокруг шеи Сидоры, и прерывающимся голосом проговорил:
-- Сидора!..
-- Ну? -- сказала Сидора, взглянула к нему в глаза и взялась своими руками за его руки.
-- Моя баба грешит на нас... напрасно... Так пусть уж это будет не напрасно.
Сидора нахмурила брови, быстро оторвала его руки от себя и проговорила:
-- Что это ты выдумал?
-- Не сейчас я это выдумал, давно хотел сказать тебе, да все случая не выходило.
-- Лучше бы его и не выходило.
-- Отчего?
-- А оттого... пустые это речи.
-- Сидора! -- умоляюще воскликнул Влас. -- Пожалей ты меня!..
-- Жаль тебя, да не как себя.
-- Что ж тут тебе-то, господи!
-- Ну, уж это мое дело...
-- Сидора!..
-- Перестань, не трепли зря языком... все равно ничего не выйдет.
-- Сидорушка! -- чуть не со стоном крикнул Влас и опять хотел обнять ее и притянуть к себе. Сидора увернулась от него и отстранила его руки. Глаза ее засверкали.
-- Лучше не приставай! Как тебе не совестно: ты человек женатый, у тебя дети, а что ты задумываешь? Ишь ты, осатанел...
-- Сидора, я на што хошь для тебя пойду!
-- На кой ты мне! Очень ты мне приболел! -- с дикой злобой воскликнула Сидора. -- Ах вы, паскудники! Все им, мужики-то, такие. Летось один проходу не давал, нонче другой... Вы для того работниц-то нанимаете, женам на смену?
Власа охватило отчаяние. Он никак этого не ожидал. Да неужели это правда? Он не верил себе.
-- Нет, ты послушай! -- задыхающимся голосом шептал Влас.
-- Нечего мне слушать... Отстань, сиди смирно да молчи, а то я тебя вот на дождь выпихну.
-- Так пихай! -- крикнул не помня себя уже Влас. -- А не уйдешь ты от меня! -- И он набросился на Сидору, обвил ее стан обеими руками и стиснул его изо всей силы.
Он очутился к ней лицом к лицу в такой близости, в какой никогда не бывал. Он уж намеревался впиться в ее губы своими губами, как вдруг заметил, что вся она побагровела, глаза ее загорелись безумным огнем, и вслед за этим он почувствовал, как горло его сдавили жесткие, сильные пальцы. В его глазах забегали круги, к вискам прилила кровь, и он чуть не потерял сознания. Руки его сами собою распустились; он выпустил стан Сидоры из своих рук и грохнулся ничком на игольник. Горло его в это время освободилось, но его самого свернули в комок и сильно толкнули из-под куста; сейчас же он почувствовал под собою не игольник, а траву, и сверху на него посыпался дождик; он открыл глаза и увидал, что он уже не под кустом. Он вскочил на ноги, горя безумным желанием продолжать борьбу и во что бы то ни стало быть победителем; с таким намерением он бросился опять и глубь чащаря. Но он не рассчитал, как ему пригнуться, и ткнулся лицом в еловый сук, уколовший его и обдавший его дождем. Влас схватился за лицо, провел по нему рукой и почувствовал, что охватившее его безумие исчезает и он уже входит в полное сознание.
Но он все-таки полез под куст, сел неподалеку от Сидоры и с печальным укором проговорил:
-- Что же это ты со мной делаешь?
-- А ты со мной что делаешь! -- звенящим голосом, в котором слышались слезы, проговорила Сидора. -- Что ты ко мне пристаешь, аль я от тебя добиваюсь чего? Господи боже, зачем ты меня зародил такую несчастную!
И она закрыла лицо руками и всхлипнула.
Влас совсем отрезвился. Он представлял себе, что здесь случилось, и вдруг жгучий стыд, какого он никогда не испытывал, охватил его; он не мог уже находиться вблизи Сидоры, выскочил из-под куста и бросился ничком на траву, совсем не замечая, что над ним гремит гроза и льет дождик. И когда его всего промочило до нитки и охватила дрожь, он поднялся с места и, поднявши на плечо грабли, зашагал ко дворам.
XIII
После этого Влас проснулся среди ночи, и вдруг в его памяти с поразительной ясностью встало то, что случилось с ним в прошедший день. По его спине пробежал мороз, и он с ужасом подумал: "Господи, неужели это не во сне?" То, что случилось, было не во сне. В сердце Власа поднялась глухая, ноющая боль. Он лег ничком, стиснул зубами подушку и лежал так, пока сон не охватил его.
На другой день косить не пошли, и Влас провалялся в пологу все утро. Ему не спалось, но и не хотелось вставать. Ну как он взглянет в глаза Сидоре, жене! Как будет отвечать на невинный детский лепет! Он, этакий дурак, остолоп, орясина! Он, свалявший такого дурака накануне! Эх, да можно ли ему теперь на свет глядеть, да стоит ли?
Прямо из полога Влас через заднюю калитку ушел со двора и пришел домой к обеду -- пьяный, как грязь.
Через три дня кончили покос и, чтобы обмыть косы, хохловцы взяли ведро вина, и Влас опять выпил всю свою долю. Иринья плакала, глядя на то, что делается с мужем, и говорила, что им не миновать теперь пропадать. Не радовалась и Сидора: она ходила угрюмая и заметно стала худеть. Работала она по-прежнему, но от нее уже не слыхали ни шуток, ни песен; порой она по целому дню не выпускала и простого слова.
Время пошло быстрее. Солнце позже всходило и раньше садилось. Ночи стали длиннее. Работа из лугов перешла в поле. В этих работах больше приходилось участвовать всей семье, и Влас был этим очень доволен. Он боялся оставаться с Сидорой с глазу на глаз и избегал этого. При воспоминании о том, что между ними произошло, он чуть не вскрикивал, и какое бы то дело ни было у него, оно валилось из рук. Он совсем изменился, стал угрюмый, осунулся, подурнел. Работал он машинально; творил только по делу и при каждом случае напивался. Напивался он так часто, что уж Иринья перестала этому удивляться; она только все чаще и глубже вздыхала и делалась темней и в лице, и во взгляде.
XIV
В начале сентября ко двору Мигушкиных подъехала подвода. На телеге сидела девка, небольшая, худощавая, белокурая, с редкими веснушками по лицу. Мигушкины в это время обедали. Сидора, заметив подводу, вдруг преобразилась; ни слова не говоря, вдруг поспешно вылезла из-за стола и выскочила из избы.
Влас и Иринья переглянулись в недоумении; потом Иринья выглянула сквозь окно на улицу.
-- Целуются, знать, родная ей! -- говорила она, видя, что делается на улице, и вдруг воскликнула: -- Батюшки, да это ее золовка, а я не узнала сразу!