Мой собеседник умолк, на лбу его выступили капельки пота. Свою историю он рассказывал хорошо, связно, и я слушал с интересом. В бутылке все еще оставалось немного водки; русский вылил остатки в бокал и выпил залпом.
— Так как же все-таки умерла ваша жена? — спросил я, выдержав паузу.
Мой собеседник достал грязный носовой платок и вытер лоб.
— По странному стечению обстоятельств, она была найдена однажды ночью у подножья лестницы. Сломала себе шею.
— Кто ее нашел?
— Один из жильцов, вошедший в дом вскоре после этого ужасного события.
— А где были вы?
Не могу описать зловещего и хитрого выражения, появившегося на лице русского. В его маленьких глазках блеснул огонек.
— Я провел вечер с приятелем. Пришел домой лишь через час после того, как это случилось.
В этот момент официант принес наконец заказанные нами порции мяса, и мой собеседник принялся за еду, обнаружив превосходный аппетит. Пищу в рот он отправлял гигантскими порциями.
Я был ошеломлен. Неужели он действительно сделал плохо завуалированное признание, что убил свою жену? Этот тучный и медлительный человек непохож был на убийцу; мне трудно было поверить, что он отважился на такое. Кто знает, может, он решил сыграть со мной злую шутку?
Через несколько минут мне пришлось уйти, чтобы не опоздать на поезд. Я распрощался с моим собеседником и с того дня больше его не встречал. До сих пор не могу понять, шутил он или говорил всерьез.
Удачливый художник
(Пер. А. Кудрявицкий)
Порою Чарли Бартл с легким сердцем относился к отнюдь не легким условиям своей жизни. В такие дни, когда небо над Парижем было ярко-голубым, а воздух — пьянящим как вино, мастерская Чарли в мансарде на Рю Бреда казалась не столь уж убогой и нищенской.
Тогда молодой человек выходил на улицу и бродил по своему кварталу, заглядываясь на бойких девиц, производивших утренние покупки. Небрежность их одежды резко контрастировала с шикарным видом нарядов, в которых Чарли лицезрел их по вечерам, когда они фланировали по улицам. В утренние же часы девицы эти толпились у зеленных лавок, отбирая для себя разные овощи и сбивая на них цену, как полагается образцовым хозяйкам, которыми девицам очень хотелось казаться. Некоторые из них иногда позировали Чарли, рассказывая во время сеанса ходившие по их кварталу сплетни. Все еще взбудораженный впечатлениями от утренней парижской суеты, молодой человек возвращался в свою мастерскую и пытался передать на холсте колорит и динамику залитых солнечным светом и полных жизни улиц. В такие мгновения он чувствовал, что ему по силам создавать настоящие шедевры.
Когда же небо обкладывали свинцовые тучи и уныло накрапывали бесконечные дожди, краски на палитре Чарли тускнели, а настроение его становилось совершенно иным. В такие дни он с трудом мирился с жалким видом своей студии, с отвращением глядел на какую-нибудь картину, над которой работал весь последний месяц, и осознавал, что она никуда не годится. Тогда он начинал тяготиться своей беспросветной нуждой.
Как раз в один из подобных дней Чарли сидел, зажав в зубах трубку, и в полнейшем смятении духа созерцал последнее творение, вышедшее из-под его кисти. Он мрачно пускал густые клубы табачного дыма, потом наконец взял в руки мастихин, решив соскоблить с холста все, что на нем было. Тут вдруг раздался стук в дверь.
— Войдите! — обернувшись, воскликнул художник.
Дверь медленно отворилась, и показался маленький лысенький старичок с седой бородой и большим крючковатым носом. Одет он был в немало повидавший на своем веку костюм, однако кольца на руке, бриллиант в булавке для галстука и свисавшая из жилетного кармана массивная золотая цепочка от часов давали понять, что человек этот вовсе не беден.
— О, мсье Леир, — радушно улыбнулся художник. — Входите, пожалуйста. Очень рад вас видеть.
— Насколько я знаю, в такую погоду вас с кистью в руке не застанешь, поэтому я решил, что не очень вам помешаю, — сказал гость.
Он внимательно оглядел стоявший на мольберте эскиз. Художник с волнением всматривался в его лицо, но оно было непроницаемо.
— Ну, что скажете? Не нравится? — не выдержал наконец Чарли.
— Дорогой мой, ваше поколение слишком нетерпеливо. По-вашему, купив холст, краски и кисти, вы тотчас же создадите шедевр. Ни терпения у вас нет, у теперешней молодежи, ни прилежания. А вот старые мастера никуда не спешили. Откройте-ка Вазари, почитайте, как они работали.
Чарли Бартл раздраженно отбросил мастихин.
— Лучше уж быть дворником, чем художником! — с горечью воскликнул он. — Я ведь не живу, а прозябаю! Ни одной картины не могу продать! Что толку их разглядывать, когда у меня явно ничего не получается!
Старичок присел, извлек из жилетного кармана недокуренную сигару, размял ее вонючий обуглившийся кончик и закурил. Заметно было, с каким удовольствием он неторопливо затягивался и пускал клубы дыма. Этот человек на своем веку водил знакомство со многими художниками. Мало кому из них удалось достичь успеха, почти все как были, так и остались неудачниками. Мсье Леир знал также, что человека, избравшего поприще художника, пусть он даже удачлив, поджидают в жизни весьма тяжкие испытания. Даже гениям случалось голодать, а признание ко многим из них приходило лишь тогда, когда оно уже не могло радовать людей, чьи души были полностью разъедены горечью. Однако художники старику нравились, и беседы с ними доставляли ему немалое удовольствие. В конце концов это было вполне естественно — ведь именно с их помощью составил он свое состояние, откровенно говоря, довольно крупное. Мсье Леир был дельцом — он торговал картинами.
Раньше прочих он учуял, что картины импрессионистов могут принести доход, при первой же возможности скупал их и тем самым спас многие из них от гибели. Когда же человечеству стало вдруг ясно, что и Мане, и Моне, и Сислей — великие художники, мсье Леир продал их полотна и стал богачом.
Единственная его дочь была замужем за нью-йоркским торговцем картинами. Сам же мсье Леир, овдовев, решил, что может позволить себе провести остаток жизни в праздности и покое. Он тешился мыслью, что художники, чьи полотна он когда-то покупал за гроши, были скорее его друзьями, чем клиентами. В последнее время ему доставляло удовольствие проводить время в мастерских тех из них, кто еще жил на белом свете. Когда на верхнем этаже дома, где он жил, поселился Чарли Бартл, старик, разумеется, не упустил случая с ним познакомиться.
Молодой художник восторженно внимал рассказам старика о былых сумасбродствах монмартрской богемы. Его подкупали душевность и участливость бывшего коммерсанта от искусства. Обхождение мсье Леира было проникнуто столь неподдельным дружелюбием, что Чарли вскоре стал жаловаться ему на свои неудачи и делиться с ним честолюбивыми замыслами. Старик был одинок и потому вскоре по-настоящему привязался к молодому художнику. Отойдя от дел, он мог позволить себе в выборе друзей руководствоваться личными симпатиями, однако его огорчало то, что картины его юного друга были явно посредственны.
— М-да, похоже, денек у вас сегодня выдался нелегкий, — сказал старик.
— Хотел бы я заниматься всю жизнь тем же, чем вы. Тогда мне хотя бы не пришлось мучительно ломать голову, откуда взять денег, чтобы заплатить за квартиру. А то как раз срок настал, — сардонически усмехнувшись, отозвался художник.
— В наше время торговля картинами — занятие не для честного человека, — с самым серьезным видом заявил мсье Леир. — То ли дело было в наши времена! Мы были скуповаты, но играли в открытую, не передергивая. А сейчас все делается втихаря, во всем надо искать подвох.
— Жить совершенно не на что, — тянул свое художник. — Завтра я должен уплатить триста франков за квартиру, а у меня нет ни сантима. Даже хлеба не на что купить. Никому не нужны мои картины.
Мсье Леир ничего не ответил и лишь сочувственно взглянул на молодого человека. Чарли же, посмотрев на красиво обрамленный портрет миловидной девушки, стоявший на каминной полке, продолжал: