— Бежать надо, — сказал вдруг Борода.
— Куда?
— На кудыкину гору! Подальше отседова. В лесу схоронитесь, вдвоем не пропадете.
— Вдвоем — со мной, что ли?!
— Один Муравей не справится. А ты вроде мужик крепкий, и в делах этих нелюдских сечешь.
— Ну, спасибо! Чего бы тогда всем вместе ноги не сделать?
— Извини, браток, — похлопал меня по плечу Борода. — Я здесь останусь. Мне лагерь — как дом родной… А побег я вам сделаю — как огурчик! Завтра вечером, понял? И дай Бог, чтоб про Муравья никто, кроме нас, не допер…
Он оставил меня в самых растрепанных чувствах.
С одной стороны, побег для зэка — дело самое натуральное, вполне в духе блатной романтики. Так можно и авторитет заработать. С другой стороны, я слабо представлял себе вольную жизнь в бегах. Я никогда не жил так. В лагере хоть кормят…
Внезапно вся моя жизнь, весь наш мир показались мне одним большим лагерем. И неважно, как фамилия Первого и каковы повадки Второго. Все мы за пайку хлеба продали душу дьяволу, имя которому — государство.
Но судьба вновь дает мне шанс: спасти жизнь человеческую — и разорвать подписанный кровью договор. Когда-то я такой шанс упустил. Что будет теперь?
Ночью меня мучили кошмары. Всколыхнулись воспоминания из прошлой жизни. И не был я больше зэком номер такой-то по кличке Рабинович, а был я Сергеем Аркадьевичем Рябининым, доктором медицинских наук, старшим научным сотрудником лаборатории «Ф».
То, что изучать фурблов опасно, я знал с самого начала. И убеждал себя, что готов на подвиг ради советской науки. Но лишь впоследствии понял, что опасно по-настоящему, — знание, идущее в разрез со стереотипами. Знание, разрушающее легенды о злобных монстрах из передовицы «Правды». Нет, слишком много в них было человеческого, в искалеченных душах и нечеловеческих телах…
На первый взгляд Алиса была классической русалкой. Правда, хвост у нее был не рыбий, а дельфиний, да и волос, которые можно было бы расчесывать, сидя на прибрежных скалях, не имелось в наличии. Но разве это главное?
О ее человеческой ипостаси я знал очень мало — из сухих строк досье, присланного Конторой. Алиса Камышова, дочь врага народа Камышова (узбекский шпион и диверсант), сама враг народа, входила в антисоветский молодежный кружок (читали Солженицына и Кабакова, пели Высоцкого и Цоя), во время следствия заболела фурблом, передана Институту для экспериментальных исследований.
Мне никогда не забыть этот кошмар — мерное гудение мотора, опускающего клетку в бассейн, и нечеловеческий визг, доносящийся изнутри. Она билась о прутья, глодала их зубами, а сама уже начала извергать потоки клейковины — не менее прочной в воде, чем на воздухе. Эти минуты мне показались вечностью.
Конечно, она должна была ненавидеть нас. Мы заслужили это.
Но по дьявольской прихоти Природы ненависть обернулась любовью — и прежде всего ко мне, главному ее мучителю. Возможно, прав был покойный академик Раппопорт (враг народа, вредитель и жидомасон)
— фурблы приспосабливаются к окружающей среде. А чтобы выжить в нашей советской действительности, надо стать либо совершенным чудовищем, либо совершенной жертвой. Алиса склонялась ко второму варианту.
Я ставил над ней эксперименты, о которых вам лучше не знать. «Потерпи, — говорил я. — Будет совсем не больно.» Она улыбалась в ответ. А было больно. И очень больно. Нечеловечески больно. Иногда мне хотелось, чтобы она умерла и этот кошмар прекратился. Но она жила. И я писал в отчетах о невероятных способностях фурблов к регенерации.
В свободное время мы часто переглядывались через стекло, и время от времени я, не в силах побороть искушение, входил в ее маленький мирок, залезал в бассейн, и мы с упоением занимались тем, что многие называют любовью.
Я тешил себя пошлой мыслью, что невероятное наслаждение, испытываемое Алисой при наших свиданиях (благодаря особенностям ее физиологии), хоть как-то искупает мою вину.
Но всему приходит конец. Директора Института разоблачили как эстонского националиста и агента ЦРУ, и в нашем учреждении началась большая чистка. Словно из прорвавшейся канализации хлынули доносы. Советские ученые шли в ногу с эпохой!
Однажды меня вызвали на ковер. В кабинете директора наряду с его бывшим заместителем, дорвавшимся наконец до власти, молчаливо присутствовали двое в штатском из Конторы. В том, кто здесь режиссер, не было никаких сомнений.
— Ты что же это, …, - кричал на меня, брызгая слюной, новый директор, — змею на груди пригрел? С фурблихой спутался?!