III.
Я с любопытством прислушивался к этим отрывочным разговорам, которые вертелись все на знакомых лицах: и становой Пальцев, и мировой судья Ѳедя Заверткин, и Аристарх Прохорыч Гвоздев, бывший сначала сидельцем в "заведении", т. е. в кабаке, потом сделавшийся купеческим прикащиком, затем золотопромышленником и, наконец, винным заводчиком -- все это давно знакомыя лица, хорошо известныя на Урале, по крайней мере в округе Стараго завода. Разсказы о подвигах этих героев могли бы составить целую Одиссею, но меня лично интересовали не эти разсказы, а Василиса Мироновна и Калин Калиныч сами по себе, потому что трудно было бы подыскать других двух людей, более противоположных и по наружности, и по характеру, и по уму. Первую я хорошо знал по слухам, а со вторым познакомился совершенно случайно в доме того самаго Аристарха Прохорыча, который чуть не утопил Калина Калиныча. Гвоздев любил задавать семейные вечера и маленькия закуски, которыя обыкновенно заканчивались трехдневным пьянством и теми безобразиями, на какия только способен загулявший российский тысячник. Случайно мне пришлось быть свидетелем одной такой закуски, на которой собрались по какому-то делу в доме Гвоздева человек пять-шесть. "Дела" в Старом заводе без водки не делаются, а где водка, там, конечно, присутствуют и Пальцев, и Заверткин, и остальная братия, одержимая бесом вечной жажды. Калин Калиныч тоже был в числе гостей, и его присутствие послужило неистощимым источником самых остроумных шуток и забавных сцен. Сначала его поили всякой дрянью. Старик пробовал отказываться, но это было совершенно напрасно,-- приходилось покоряться своей участи, т. е. пить, потеть, утираться неизменным бумажным платком и улыбаться. Когда половина гостей уехала, а другая изявила непременное желание провести ночь в доме радушнаго хозяина, Калин Калиныч долго стоял с картузом в руке, не решаясь уйти. -- Да ты-то чего мнешься? Оставайся!-- говорил Аристарх Прохорыч, отнимая картуз у Калина Калиныча. -- Я-с... я-с с моим удовольствием,-- лепетал старик,-- только мне нужно домой-с... Дело есть, какже-с! -- Э, пустяки... Какия ночью дела?! Ты вот оставайся лучше. Куда собрался? Домой?-- А дома чего не видал? Ведь жена знает, где ты... -- Это точно-с, только-с оно неловко-с. -- Чего же тут неловко? Кажется, люди все порядочные, компания приличная, а ты брезгуешь. -- Нет-с, зачем же-с... Я только насчет того, что я человек все-таки семейный-с... -- Да что с ним говорить попусту,-- вступился Заверткин.-- Ты, Калин, говори ужь прямо, что твоя Матрена Савишна в подполье тебя посадит, если опоздаешь. Все засмеялись. Смеялся Пальцев, смеялся земский доктор, смеялся директор старозаводскаго техническаго училища, смеялись два управителя. Этот смех задел Калина Калиныча за живое, и он остался. -- А что же-с, я и останусь, -- говорил он, потирая ма.ленькия ручки.-- Матрена Савишна, оно точно, будут сердиться, а я скажу: в гостях воля хозяйская... Хе-хе-хе!... -- Молодец, Калин Калиныч!-- орали пьяные голоса.-- Браво, Калин Калиныч!... Будь же мужчиной, голубчик, а то ты совсем обабился. Через час вся компания расположилась спать в той же комнате, где происходила "закуска". Калину Калинычу было отведено место где-то под столом; он уже разделся и готовился снимать сапоги. -- А, ведь, Калин Калиныч, если разсудить это дело, так ты не совсем хорошо это делаешь, что остаешься спать здесь,-- заговорил Пальцев.-- Ты, ангел мой, не холостой человек, а оставляешь дома жену одну. Она, ангел мой, будет о тебе думать, что ты Бог знает куда забрался. Нехорошо, ангел мой! Это было сигналом, и все разом начали уговаривать Калина Калиныча идти домой. Старик сначала недоверчиво смотрит на всех, но потом начинает быстро одеваться. Когда совсем одетый Калин Калиныч хочет прощаться, Гвоздев загораживает ему дорогу и говорит: -- Ну, вот, какой ты безхарактерный человек!... Тебе сказали, что нехорошо в чужих людях спать, ты и поверил. Да, ведь, ты сказал,-- значит нужно оставаться. Вот у Ѳедора Иваныча тоже есть жена, и у других, да ведь не бегут от хорошей компании. Ты просто срамишь меня. Эта забавная сцена, в которой Калин Калиныч то начинал прощаться со всеми, чтоб идти домой, то снова раздевался и ложился на свое место, продолжалась слишком долго и, наконец, надоела всем, так что старика на время оставили в покое. -- А ведь ты, Калин Калиныч, боишься своей Матрены Савишны?-- спрашивал кто-то в темноте, когда ужь все готовились заснуть. Старик крепился и ничего не отвечал; но это не удовлетворяло гостей, которым хотелось еще потешиться над старым чудаком. -- А, ведь, признайся, ангел мой, она иногда лупцует тебя?-- послышался голос Пальцева, вызвавший сдержанный смех публики.-- Ведь ты, ангел мой, говорят, сильно боишься ея? Конечно, ангел мой, я этому не верю, но все-таки... -- Что же мне их бояться?-- отозвался, наконец, старик, терпение котораго прорвало.-- Они не медведь... -- Э, да что тут пустяки говорить!-- послышался голос. Ѳеди Заверткина, временно потерявшаго сознание и теперь снова получившаго способность выражаться членораздельными звуками.-- Не-ет, бр-рат, нет!... Ты нам р-раскажи, как жена тебя в подполье столкнула... -- Калин Калиныч, голубчик, разскажи!-- послышались умоляющие голоса. Кто-то черкнул спичкой о стену и зажгли свечу. -- Что же-с, дело самое обнакновенное-с,-- заговорил Калин Калиныч, усаживаясь на своем месте по-детски, скрестив под себя свои коротенькия ножки.-- Вечером поужинали-с, как следывает-с, легли почивать-с и всякое прочее... Хе-хе-хе! -- Браво!... Молодец, Калин Калиныч!-- орала вся компания. -- Ну-с, лежим это мы на постели и начали промежду собой разговарить-с, а Матрена Савишна возьми и разсердись... У них ужь такой карахтер: как зачнут со мной разговаривать, так и разсердятся-с... Я и говорю им: "перестаньте, говорю, Матрена Савишна, гневаться, потому, говорю, первое дело, это грешно-с, а второе, говорю, я вам муж, говорю..." Так прямо и отрезал-с, ей-богу-с! Как ножом отрезал, да еще прибавил: "надо, мол, это самое дело оставить..." Только это слово я вымолвил им, они, можно сказать, из себя вышли и вступили в большой азарт... Да я разсказывал вам, господа -- взмолился было Калин Калиныч. Но публика не хотела и слышать об отказе и, как говорится, пристала с ножом к горлу. -- Ну, вот-с, как Матрена Савишна вышли из себя и начали кричать,-- продолжал старик:-- "Так вот, говорит, какие ты поступки со мной поступаешь!" -- да этак меня ногой маненечко как толканут,-- ей:богу, маненечко!-- я с постели и опрокинулся на пол, а голбец был открыт,-- я туда... Так вниз головой и сверзился, а все сам виноват -- со страху-с!... А Матрена Савишна -- добрейшая женщина, ей-богу-с! Снова все хохотали,-- хохотали нехорошим, пьяным, хохотом. Вместе с другими смеялся и Калин Калиныч своим детски-добродушным смехом, от котораго забавно вздрагивали его полныя, румяныя щеки и колыхался круглый живот. -- Так ты, ангел мой, прямо в голбец, турманом?... О-хо-хо! Уморил, ангел мой!-- заливался Пальцев, схватившись за бока. -- Она нарочно и голбец отворила, чтобы столкнуть тебя туда,-- уверял Заверткин. -- Ну, ужь это не правда, Ѳедор Иваныч!-- вступился Калин Калиныч.-- Это вы напраслину говорите-с... После этого вечера мне несколько раз приходилось сталкиваться с Калином Калинычем, и мы встречались уже как старые знакомые. Добрый старик настоятельно приглашал меня к себе в гости, извиняясь очень подробно, что он живет в простой избушке. Меня очень интересовал этот странный человек, но побывать у него все как-то не удавалось. Василису Мироновну я знал только по слухам, но и по этим отрывочным сведениям, какия имелись у меня, я, кажется, сразу узнал бы ее,-- настолько ея портрет резко отличался от всех других людей. По своему общественному положению она была раскольничья начетчица, но это было так-сказать ея оффициальное звание, а в действительности через ея ловкия руки проходило многое множество самых разнообразных дел, которыя даже невозможно было отнести к какой-нибудь определенной профессии. Жила она в Старом заводе, на краю селенья, в новеньком деревянном домике с зелеными ставнями. По семейному положению она была Христова невеста, бобылка. Почему не вышла замуж Василиса Мироновна, это составляло загадку. И по красоте, и по здоровью, и по своему уму, и по характеру она была завидной невестой, и любой заводский парень женился бы на ней, только стоило ей повести бровью; но она осталась старой девой, ревниво сохраняя свою самостоятельность, девичью волю, и скрывая от посторонних глаз истинныя причины своего девства. Самыми главными достоинствами знаменитой раскольницы были ея характер и язык,-- она умела со всеми "ладить" и заговаривала своей ласковой, медовою речью каждаго. В ея характере было что-то неотразимо-привлекательное, и с ней мирились даже такие люди, которые явно были предубеждены против нея. Василиса Мироновна сумела поставить себя так, что служила соединяющим звеном между раскольниками и православными. Она была везде, все ее знали и все были рады ее видеть: от раскольника золотопромышленника она шла к православному попу, от попа -- к исправнику, от исправника завертывала к матушке дьяконице, от матушки дьяконицы шла к знакомому мужику. И везде у ней было дело, везде ей были рады и везде она оставалась одной и тою же Василисой Мироновной -- доброй, ласковой, остроумной. В характере этой женщины соединялись энергия и предприимчивость мужчины с любящим сердцем женщины, в чем, вероятно, и заключался главный секрет ея влияния на всех. Что касается рода занятий, то Василиса Мироновна бралась за все, что попадало ей в руки: читала по покойникам, утешала страждущих, навещала больных, вела торговлю хлебом, покупала на ярмарке лошадей, меняла и перепродавала их; но, без сомнения, ея главным делом были нужды и интересы раскольничьей общины, к которой она сама принадлежала. Чуть кто позапутается из раскольников, накроет исправник моленную, поймают австрийскаго архиерея,-- Василиса Мироновна идет к становому, без ропота, покорно выслушивает всю ругань и распеканья, угрозы и топанье ногами; а кончится дело тем, что тот же становой потреплет Василису Мироновну по плечу и проговорит: "ну, смотри, ангел мой, чтоб это было в последний раз... Слышишь? Только для тебя это делаю... Понимаешь, ангел мой? Потому, тебе бы не по покойникам читать, а министром быть!" Низко поклонится Василиса Мироновна и смиренно отправится в свою избушку. Поговаривали, что она вела торговлю золотом и исправляла должность раскольничьяго попа, но это еще требовало подтверждения. На разсвете Куфта что-то заворчала,-- вероятно, на подошедшую очень близко к балагану лошадь. Я проснулся. Небо быбо совсем серое; звезды едва теплились; все кругом точно оцепенело и замерло в ожидании солнечнаго восхода. Холодный воздух заставлял вздрагивать, и я напрасно закрывался халатом, которым прикрыл меня, вероятно, Калин Калиныч. Огонь перед балаганом едва тлелся. Калин Калиныч спал около него мертвым сном, свернувшись клубочком; Василиса Мироновна лежала тоже около огонька; один старик сидел и что-то тихо разсказывал своей слушательнице. Я насторожил уши. -- У меня есть кошка, трехшерстная, ребятишки откедовато добыли,-- тихо разсказывал старик.-- Вот она и окотись... Я велел было утопить котят-то, да ребята больно заревели, я их и оставил. Пусть поживут, думаю, а там раздалим по соседям,-- больно ужь любопытные котятки-то, все в мать...Только это я на той неделе лежу у себя в избе, сплю, значит, на полу, да с просонков-то и раскинул руками, да так инда подскочил с войлока: думал, меня домовой за руку-то схватал, али змея в избу заползла... А это кошка своих котяток ко мне на постелю стаскала, я это их руками-то и задел. Я взял их да под печку и снес, а сам лег опять спать. Только, мне чего-то не спалось в ту ночь, а ужь дело к утру,-- заря занимается. Вот лежу это я и вижу: кошка крадется, крадется ко мне, а чуть я глаз открою, она и остановится, и глаза зажмурит. Думаю, мышь видит,-- дай посмотрю, как ловить станет. Притворился, что будто сплю, а сам на нее смотрю, что, значит, будет она делать. И дошлая же эта тварь, кошка, только вот не говорит! Увидала, что я сплю, живо под печку, котенка в зубы -- и ко мне его на войлок, а сама под лавку, как молынья, и глядит оттедова, не проснусь ли я. А я лежу -- будто сплю. Так она мне всех котят и перетаскала, потому под печкой-то им жестко спать, а на войлоке мягко... То ли не дошлый зверь!... И так мне в те поры жаль стало котяток, точно вот малых детей... Пошел в сенки, принес им шубу, устроил гнездо, а на утро велел ребятишкам кудели им натаскать под печку-то. Василиса Мироновна выслушала этот разсказ, не проронив ни одного слова, а потом, зевнув и перекрестив рот, проговорила: -- Что-то ноне, говорят, больно шалят на Старом заводе... -- А вот дошалят!-- коротко отвечал старик. -- Ты смотри, Савва, поберегай лошадь-то,-- неровен час... -- Куда им,-- руки коротки!-- самоуверенно отвечал старик, задумчиво, глядя на огонь.