— Вас слушаю? — даже стертые расстоянием звуки «ранили» воображение.
Прошипел: «Это я… Узнаешь?» — а потом горячо и невнятно стал требовать встречи «Немедленно!», «Прямо сейчас!». Он сорвется с работы: «Гори все огнем!» Без нее задыхается. «Нет больше сил!». Его чувство, казалось, должно было передаться и ей. Он умел говорить, он умел завораживать и привораживать даже суровые души. Но варварский способ общения по проводам, превращавший энергию страсти в дрожание тонких мембранок, в сотрясение угольных зерен, в суету электронов, — безобразие это все опошляло. Чем громче Владимир Владимирович говорил, чем больше «всаживал» слов в микрофон, тем хуже работало это устройство, будто нарочно придуманное, чтобы не связывать, а разъединять.
— Ты кончил? — спросила она. — Здесь редакция. И у меня сидят авторы.
— Мне очень плохо!
— Что? Нужна нянька?
— Ты мне нужна! Понимаешь? Сейчас! Позарез! А иначе мне крышка!
— Перестань молоть вздор! Я сказала: здесь — авторы. Я снимаю вопросы.
— Это надолго?
— Надолго. И потом, я не девочка на телефоне висеть!
— Что ж мне делать?
— Звони в другой раз.
— Но другого — не будет! Прошу милосердия!
— Знаешь, ты мне надоел!
— Ну, тогда я пропал… Думал, ты человек, а ты…
— Вот что: больше сюда не звони! — в трубке гнусно заныло.
— Шлюшка! — стонал Пляноватый, вываливаясь из стаканчика будки. — Она там «снимает вопросы», а я подыхаю!
Казалось, ее раздраженные реплики могли доконать человека. Однако случилось обратное: (непостижимая магия женщины) с яростью вместе он ощутил прилив сил. Ему не хотелось, чтоб в эту минуту его кто-то видел. В ушах стоял возглас: «Ты мне надоел!» — он был противен себе.
— Действительно, — рассуждал Пляноватый, — она меня раскусила! Зачем я ей нужен — затасканный тетерев? Но из меня ей уже не уйти — настоящей. А та, что кричала сейчас, — «телефонная ведьма».
Чувства давали особое направление мыслям.
— Дело даже не в том, что красавиц немного на свете, что они избалованы похотливым вниманием, что большая часть из них — потаскушки… Дело в другом: чтобы дух человеческий не источила животная похоть, рачительная Природа скупо вкрапляет красоток для поддержания главным образом слабых и истощенных племен.
Пляноватый избрал бег по лестнице для усмирения плоти. Но после третьего этажа — запыхался. Это была еще не усталость, — какая-то снятость и ватность. Ничего не болело, не ныло…, казалось, однако, любое движение резкое вызовет боль, и в ее ожидании он старался идти осторожнее, двигаться мягче. Он больше не прыгал через ступеньки, использовал лифт, разглядывая в его зеркалах посеревшее свое отражение, на которое скучно было смотреть. Утром женские взгляды только скользили по его свежим чертам, а теперь то и дело ему приходилось ловить нетаившиеся взгляды девиц. Находил объяснение в липком тумане, которым себя окружает вальяжная немощь. А интерес этот, как он себе представлял, был трех видов. Первый — арктический холод, плюс любопытство. Второй — вспышка пламени и готовность на все… и сейчас же, без паузы — приступ брезгливости как к дохлой крысе. Третий — айсберг холодной надменности, прячущий где-то под спудом безумную тайную страсть. Вот такою ему представлялась всегда Алевтина. Вот эта загадка его неизменно влекла, и в ее западню он готов был попасть добровольно.
Женщину в древней Руси называли «роженицей». И такой была его мама… Но пришла полоса «черных вдов» — каракуртов — роковых независимых женщин, в которых мужчина бросается точно в пучину, не думая о возможных последствиях, с убеждением, что по серьезному счету, положа руку на сердце, он вообще не достоин любви.
Сына Андрея отлучили от дома пещеры: подземные лазы, гроты, колодцы, сифоны. Кроме этого для него «все — дерьмо». Настоящие люди — только «пещерные люди». Они всегда узнавали, если с товарищем под землей приключалась беда и летели с разных концов государства на выручку. Главным было не «покорение недр», а зарождавшееся «пещерное братство» любителей собираться в кружки посипеть похрипеть под гитару.
— Овладел быстрочтением: сорок журнальных страничек за час. — похвалился однажды Андрей.
— Как тебе удается?!
— Запрягаю свое подсознание.
— Блеф, конечно, — думал Владимир Владимирович, — От такого мелькания ничего не останется в памяти… Что если он — гениален? Скорее, наивен и зол. Работает лаборантом.
— «Учиться»?! Зачем?!
— Как дальше думаешь жить?
— Смотря с кем..
— Пошляк! — Владимир Владимирович понимает, у них там «пещерные жены» Андрей вдруг взорвался: «Вы так испохабили жизнь что про «дальше» и думать не хочется!» Бесполезно ему возражать: услышишь: «Да что ты-ы-ы!» Все эти хиппи, панки и пещерники, подозревал Пляноватый, когда-нибудь, всласть наигравшись, вольются послушной «отарой» в «общее лоно».
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
На предпоследнем курсе сыну Марины Васильевны поручили студенческое конструкторское бюро. Уже защитив диплом, получив назначение, он продолжал эту лямку тянуть. А с главной работою у него не заладилось: то ли не уживался с начальством, то ли не нравилось дело, то ли — вместе то и другое.
Общеизвестно, что женщины дольше живут. Ковалева объясняла это по-своему: сердце матери — совершенный источник энергии; сердце мужичье — никудышная печь (не держит тепла, выстывает и быстро «заваливается»). Марина Васильевна безусловно любила Сергея, но — особой любовью: на расстоянии маялась, тосковала, а при встрече расстраивалась. Мысленный образ вблизи разрушался, а живого сыночка — готова была проклинать.
Став отцом, он по-прежнему вел себя, как мальчишка, отдавая время и душу общественному бюро. Продолжавшуюся неразбериху с трудоустройством — объясняла его неудачной женитьбою. И вообще Марину Васильевну многое раздражало. Вспыхивала по всякому поводу, особенно в очередях, где постоянно казалось, что кто-то намерен ее обойти. Она то и дело допытывалась: «Где вы стоите, гражданочка?», «Вы за кем занимали?», «Куда же вы лезете, молодой человек?». И хотя понимала, что для «сурового времени» очередь — вещь неотъемлемая, выносить эту пытку становилось все тяжелее. С каждым годом быстрее и скомканнее шли дни. Да и то, что еще оставалось кулемать, хорошего не обещало.
Иван старел, продолжая пить и толстеть, а добрая Анна Петровна худела день ото дня, становилась все невесомее и безответнее. Брат капризничал покрикивал на жену, а с Мариной Васильевной толковал о политике, строил лихие прогнозы, говорил басовито с великим апломбом… чаще всего — ерунду. Марина Васильевна много курила и думала: «В сущности, он — не так глуп, как болтлив».
А Сережа все еще нянчился со своим «детским садом», так она называла КБ, хотя регулярно через субботу звонила ему в институт, назначая свидание. Звала без невестки. К приходу его что-нибудь непременно пекла, открывала варенье, а провожая, передавала хороших конфет и ломоть пирога… «для разлучницы».
Однажды одновременно с Владимиром заявился Иван за десяткой до пенсии. А, получив что хотел, преисполненный «братского чувства» не спешил уходить. Сережа ушастый, лобастый (копия папочки) прислонился к стене и скрестил на груди тонкокостые руки.
— Эх, Серега, Серега! — упрекал Ковалев. — Не жаль тебе матери! Погляди, ить совсем извелась! Растила паршивца, растила — вон какой вымахал, у самого уж дите, а все места себе не найдешь!
— Вам что за дело? — невежливо осведомился племянник.
— Да вроде бы не чужой я тебе, чтоб так отвечать. Работать, Сереженька, надо. Вот что.
— А вам пора бросить пить, — посоветовал Яковлев.
— Не стыдно тебе старика попрекать? — обиделся дядя. — Время-то нынче твое. Вот ты инженер. Чем болтаться без дела, взял бы, да что-нибудь предложил!
— Предложу! Чтобы пьяниц на пушечный выстрел к работе не подпускали!
— Ишь ты шустрый нашелся! — возмутился Иван. — Да пьющий мужик, если знать охота, дает половину «национальной продукции»!
— Не продукция это… — возразил молодой, — «национальное бедствие»! Еще полбеды, когда пьяница и дебил, от него народившийся, делают что-то руками. Но если они попадают в КБ, в институты и главки, добиваются степеней и командных высот — это уже катастрофа!