Пахло сильно кислым тестом и дрожжами. Бабы ругали молодцов.
— Черная немочь на вас. Невыпеченным хлебом торгуют, гляди: совсем сырое, нешто детям давать его можно — животы горой вздует.
— А они нарочно, ироды, не выпекают, на мешок муки пуд выгадывают. Я знаю, мне кум кондитер говорил.
— Да ты как вешаешь! Прикинь еще раз: жульничать не позволю!
— Кровопийцы! Обирают народ. Муж мой в окопах, а они на наших костях наживаются.
Молодцы пропускали мимо ушей брань, точно не их касалось. Привыкли. Изредка лишь один нахал осклабится и обронит цинично:
— Правильно, тетка Секлетея, шпарь… Эй ты, гундосая, — получай на шестерых.
И прибавит по адресу молодчика, дежурящего у дверей и сдерживающего натиск с улицы полчища баб:
— По двое, по двое впускать, а напирать будут — по шапке…
Бабы не щадили и самого хозяина. Массивный, грузный, с лоснящимся рыжебородым лицом, он стоял в тени в конторке и, пыхтя и отдуваясь, проверял чеки. Как и молодцы, он не прислушивался к бабам.
В числе нескольких баб пробилась в дверь молодая женщина в шляпе и накидке. Она оглянула полки, достала кусок мыла и справилась о цене у Гусятника. Он поднял на нее насмешливые глаза и ответил:
— Одиннадцать рубликов…
— Молодая женщина схватилась рукой за грудь и зашаталась.
— Боже мой, неужели так дорого. Ведь так жить невозможно.
— Завтра, сударыня, дороже будет-с…
Молодая женщина покачала скорбно головой и дрожащей рукой отсчитала одиннадцать рублей.
II
— Многая лета Ивану Алексеевичу!
Гусятник, не снимая пухлой руки со счетов, весело кивнул головою маленькому замызганному человеку в драном пальто и дворянской фуражке.
— Поезд в Царское, Иван Алексеевич, идет через час. Идем.
— Чего так вдруг?
— Да мы ведь на сегодня условились. Должно, запамятовали. Откладывать невозможно, а то из-под носу выхватят. Вчера опять дом смотрел, и важнецкий. Жандармский полковник там жил раньше, Фокин, — слышали? Первая при дворе персона… Два флигеля, паровое отопление, оранжерея. Дворец.
Гусятник почесал за ухом.
— Ладно уж, поедем, только счета закончу и пообедаем. От водки небось не откажешься?
— Помилуйте. Водка. В этакое антигосударственное время…
Через некоторое время оба сидели за столом в тесной квартире Гусятника, и им прислуживала жена лабазника — рыхлая, добродушная женщина. Обед был сытный — жирные щи, телятина, взвар из сушеных фруктов.
— Ну, уж и угостили, Иван Алексеевич, — говорил размякший от водки гость.
— Поди-ка поищи сейчас по всему Питеру такой обед. Генералы с подведенными животами сидят. Много на газетках расторгуются они. Погоди-ка. — Он подмигнул глазом и торжественно извлек из-под дивана бутылку старого лафиту и поставил на стол…
III
Поздним вечером вернулся Гусятник из Царского Села и велел жене поздравить его с покупкой дома. Он не мог нахвалиться им. Подлинно дворец. И так недорого — триста тысяч. Сто сейчас, двести в рассрочку, на год.
Он хлопнул по мягкой, как бы разваренной, спине жены, слегка привлек ее к своей бабьей груди и воскликнул:
— Погоди малость еще, вон зашабашут немцы, война окончится, бросим лабаз. Довольно, на нашу старость хватит; переедем в Царское, воздух-то там какой, а вода… Огород заведем, сад и собственную малинку с чаем есть будем… Ходи веселей, старая. Мишка, граммофон — «Ехал на ярмонку ухарь купец»…
IV
Полгода прошло со дня покупки в Царском дома Гусятником, но ни разу он не вспомнил о нем.
Надо было давно съездить туда, договорить дворника, садовника, да все некогда было. Никогда так много не торговал лабаз. Каждый день повышался товар в цене, и чем туже захлестывалась петля вокруг родины, освобожденной от царизма, но изнемогающей в борьбе с немцами, чем больше нищал город, чем тяжелее становилась железная поступь царя-голода, победоносно шествующая по рабочим кварталам, тем жаднее и загребистее становился Гусятник. Подобно коршуну, рвал он направо и налево, копя в холщовых кошелях керенки…
V
Петроград бурлил, как расходившийся океан. На всех углах в белые ночи собирались толпы и страстно спорили до зари. Споры доходили нередко до кулаков и обвинений в шпионстве. Часто, через каждые десять слов, повторялось имя Ленина, и невольно проникался каждый удивлением при рассказах об этой таинственной личности. Месяц только назад приехал он сюда и взбудоражил от края до края этот океан-город.