Понял, что Другой — совсем еще росток, не умеет быть в связи. Понял, что нужно его научить. Моего ведь я научил, и очень быстро. Другой тоже научится.
Он один, и ему плохо. Всегда плохо, когда ты один. Он чего-то хочет, хочет очень сильно, но запрещает себе хотеть. Нужно помочь. Я хорошо умею помогать. Или не нужно? Или мне все равно, что происходит с этим живым?..
Все время Смотритель прислушивался, не раздастся ли сигнал контрольной системы, и ему казалось, что он отвлекся и пропустил звук, хотя его и невозможно было пропустить. Но — может быть, не услышал, пока был в душе? Может быть, сигнал отзвучал, пока он находился снаружи? Возвращаясь, он перечитывал все поступившие за время его отсутствия сообщения, не находил сведений о поломках — и не верил своим глазам.
Он стал бояться спать. Вечером литрами пил кофе, старался просидеть до полуночи, дольше — но все же засыпал, таблетки делали свое дело. И вновь ему снились кошмары — и тот, прежний, и новые, которых Смотритель поутру почти не мог вспомнить, только просыпался с криком, мокрый как мышь и трясущийся. Электронный врач изощрялся, комбинируя препараты — от какой-то из таких комбинаций Смотритель весь покрылся мелкой зудящей сыпью, от другой его тошнило три часа кряду.
Однажды Смотритель совсем перестал пить таблетки — и разницы не почувствовал. В тот день, выдавшийся безветренным после почти недельной бури, он отправился на обход. Уже метров через сто пути ему показалось, что кто-то идет следом. Тихо, стараясь попадать шаг в шаг, но иногда не успевая за быстрой походкой Смотрителя. Он обернулся — но, разумеется, никого не увидел. И, сколько не оглядывался, увидеть не мог.
На следующий день он с легким стыдом взял с собой ружье. Первые метры пути прошли в тишине, и Смотритель успел убедить себя в том, что это — психоз, такой же, как с ожиданием сигнала аварии, но потом за спиной вновь раздались шаги. И опять он оборачивался — и не видел никого на пустой, насквозь выметенной ветрами улице. Правда, в какой-то момент Смотритель краем глаза заметил приземистую тень, не отличающуюся по цвету от снега, юркую и опасную. Опасностью от нее прямо-таки веяло.
Смотритель перерыл все архивы, пытаясь найти упоминание о подобном звере — и нашел легенду, записанную кем-то и выложенную в планетарную сеть. Глупую сказочку о Снежном Звере, сводящем с ума. Сказочка была из тех, что рассказывают на ночь дети в интернатах, но Смотрителю она смешной не показалась. Снежный Зверь, питающийся страхами, зверь-телепат, наводящий кошмары и иллюзии — описание уж больно походило на то, что происходило с самим Смотрителем.
Внутрь меня с каждым днем все больше пробирается холод. Неужели эксперты ошиблись, неужели я — совершенно обычный человек, непригодный к этой работе?! За что мне такое, за что, за что, почему я сейчас не сплю белым сном анабиоза, как все остальные счастливцы в городе? Это даже не мой выбор. Это приказ, это чужая воля бросила меня одного стоять на пути бурана.
Неужели я жалею о том, что остался один? Жалею об отсутствии человеческого общения? Да как, как, как можно жалеть о том, чего никогда не имел и к чему никогда не стремился? Аллэ не в счет, с ней у меня другое, я здоровый, в конце концов, мужчина… или больной? А? Больше двадцати пяти лет считал, что здоровый…
Нас, потенциальных Смотрителей, в городе тысяча двести человек. Почему, почему, почему выбор пал именно на меня, ни на что не годного болвана, невротика, в конце-то концов?!
Пишу дневник. Надеюсь, что мой печальный опыт учтет экспертный совет.
С трудом нашел в сети записи одного давно умершего Смотрителя. С трудом продираюсь сквозь архаичные языковые конструкции, временами он вообще переходит на какие-то другие языки — я насчитал не меньше трех. Надо же, какие мы полиглоты. Одно, впрочем, ясно совершенно отчетливо: у него проблем, подобных моим, явно не возникало.
Мысль его развивается медленно, на каждую идею обыкновенно имеется миллион пояснений. Много раз повторяется рассуждение о том, что человеку, находящемуся в одиночестве, важно правильно организовать пространство вокруг себя, что именно от неверной расстановки, скажем, мебели в помещении возникает нервное напряжение; можно даже заболеть. Я переставил все вещи в кабинете и спальне — надо сказать, это не улучшило и не ухудшило положения дел.
Мне мрачно. По белому потолку бродят розовые пятна, толстые, как морские рыбы, и похожие на старые монеты времен Империи.
Приснился Снежный Зверь. У него был длинный пушистый хвост, которым он обвил мою шею и начал душить, а острые зубы в это время подбирались к сонной артерии.
Среди ночи, кряхтя, поднимаюсь с постели, иду на кухню, долго и подозрительно гляжу на табурет, потом сажусь на сиденье и тупо смотрю в стену. Включаю радиоприемник. По нему идет запись какого-то концерта. Выворачиваю регулятор громкости на максимум и возвращаюсь под одеяло.
Снежный Зверь боялся огня. На следующий обход Смотритель взял с собой факел, сооруженный на скорую руку из ножки от пластикового табурета и горючей смеси.
Факел горел тускло и дымно, но все же горел, роняя горячие капли на перчатку.
Разумеется, не помогло — все так же чудились шаги за спиной, все так же боковое зрение улавливало контуры серебристо-белой приземистой тени. И полз по спине страх — каплями липкого пота, судорогой в шее.
Несмотря на угрызения совести, на следующий день Смотритель не отправился на обход, понадеявшись на аппаратуру. Оказалось, что на посту еще хуже. Во-первых, стыд мешал спокойно сидеть на месте — он пытался читать, играть, рисовать, слушать музыку, но все время помнил о том, что не выполнил свой долг. Во-вторых, ему стало казаться, что кто-то скребется в дверь шлюза — скребется когтями, и, судя по звуку, эти когти способны быстро разодрать металлопласт на мелкие клочья. Схватив со стойки ружье, Смотритель рванул на себя дверь шлюза — но там было пусто, и никаких следов на двери.
Стало очевидно — он сходит с ума. Это было страшнее всего предыдущего — кошмаров, шагов за спиной, странных звуков. Мозг, на который Смотритель привык полагаться, который не мог подвести, вдруг оказался предателем. Оказался не частью тела, такой же, как рука или печень, а врагом. В нем происходили непонятные, неправильные процессы. Зимний психоз, бич Смотрителей прошлого. Но — ведь с самой юности он знал, что годен, его тестировали, его выбрали среди многих и многих… неужели ошиблись? Неужели электронные врачи и комиссия специалистов могли ошибиться? Все?
По правилам, получив тяжелую травму, Смотритель был обязан обратиться к другому Смотрителю. Но как сообщить, что у тебя съехала крыша? Что ты не можешь справиться с кошмарами и видениями? Что тебе чудится монстр, рвущий когтями крышку шлюза — не смешно ли и не стыдно ли?
Нет, не стыдно, шептал еле слышный голос здравого смысла. Стыдно, позорно, хилый слабак, шептал другой, куда более громкий голос.
Смотритель не замечал, что спорит сам с собой, вслух, на два голоса. Он просто сидел и смотрел на пульт, не ощущая, что его голосовые связки напрягаются, губы шевелятся, производя звуки. Если бы он услышал запись своих слов — удивился бы, потому что не понял половины фраз, а в других не нашел бы смысла. Но записать его было некому, и он так и не узнал, что говорит сам с собой.
Не понимаю, как это получается — Другой противится контакту. Он лжет себе; надо научить его так не делать. Пусть принимает себя целиком — только тогда он сможет принять и меня тоже. Только тогда мы сможем переплести свои листья.
Другому будет тяжело, но потом — потом будет счастье. И я помогу ему, даже если мне будет очень трудно или слишком легко. Время покажет ему, что хорошо и что плохо. Время научит Другого быть со мной без печали. Ничего. Все будет честно.
Мне нравится, что Другой — один. Когда их много, они ничего не чувствуют, — почти ничего, — и контакт слабеет. А значит, слабею я.