ТРЕБУЕТСЯ КАРАТЕЛЬ
Командир взвода был человек остроумный и находчивый. На этот раз вместо обычного «пли» он скомандовал:
— Кто без греха, пли!
Солдаты остолбенели. Они уже приникли глазом к мушке, указательным пальцем слегка прижали спусковой крючок. В такой миг естественного напряжения человек способен не задумываясь, механически выполнить приказ. Но стрелки были приучены к строжайшей дисциплине и даже не пошевелились.
Наконец один из них поднял голову и спросил:
— А если у кого-то из нас есть грехи?
— Пусть не стреляет, — с добродушной усмешкой ответил командир.
— Даже если грех всего один?
— Даже если один.
Солдат вздохнул и, опустив винтовку, сказал:
— Один у меня есть.
Он пошел прочь с мрачного двора, обогнул крепостную стену, и в лицо ему ударили лучи солнца.
Остальные солдаты взвода по-прежнему стояли в ряд и держали ружья на изготовку. Впрочем, если присмотреться, то видно было, что ружья слегка подрагивают. Казалось, они вдруг стали страшно тяжелыми. Может, так оно и было. Но больше всего солдат смущали странные мысли, зародившиеся в мозгу. Вдруг они, как по команде, что-то зашептали, точно читая молитву.
Потом один за другим опустили ружья, и каждый воскликнул:
— У меня тоже есть грех, хоть один, да есть!
Поставив ружья в пирамиды, они, строго соблюдая строй, покинули плац.
Осужденный, у которого на глазах была черная шелковая повязка, запротестовал:
— Ничего не понимаю. Если вы так и не решитесь, я сам умру от страха.
Командир отечески успокоил его:
— Потерпите еще немного. — Затем, изящно отсалютовав трибуналу саблей, объявил: — Мне нужны запасные каратели.
Члены трибунала, вспотевшие в своих сюртуках и цилиндрах, втайне проклинали этого кретина. Какого черта он отдал этот идиотский приказ! Правил не знает? Но открыто своего негодования не выказали. А выказали лишь полнейшую растерянность в самых вежливых выражениях. Запасных карателей пока нет. Исполнение смертного приговора пришлось отложить.
Все время, пока его снова вели в тюрьму, осужденный возмущался. Ему не давала покоя мания преследования, и он то и дело тоскливо повторял:
— Господи, карателей никак не найдут! Такое только со мной может случиться!
Конвойные утешали его:
— Не волнуйтесь. Вот увидите, все уладится.
Но осужденный никак не мог успокоиться.
Внезапно он стукнул себя кулаком по лбу.
— А рюмка коньяку!
— Мы вам дадим другую.
— Ну а последняя сигарета?
— Не бойтесь, и сигарета будет.
— Это не по правилам. Значит, я выкурил не последнюю, а предпоследнюю сигарету.
Вызвали стрелков второго взвода. Ни один не явился. Тогда объявили призыв всех карателей в возрасте от восемнадцати до шестидесяти лет. Тот же результат. По городу разнесся слух о том, что произошло на плацу для расстрелов. Все говорили:
— Раз другие не стреляют по этой причине, такая же причина есть и у меня. — И не стеснялись признаваться в этом.
Были объявлены состязания, конкурсы с вручением премий.
— Слыханное ли дело премии за такое давать! — возмутился кто-то из граждан.
Но и премии не помогли. Все каратели словно повывелись. Положа руку на сердце, каждый у себя хоть мелкий грешок, да находил. Пусть старый, мимолетный, но грех. А время шло.
И тогда совет мудрецов отправился к осужденному и после церемонной преамбулы приступил к делу:
— Вы за собой какие-нибудь грехи знаете?
Осужденный долго думал и наконец ответил:
— Нет, честно говоря, не припомню.
Мудрецы решили ему помочь.
— Поразмыслите хорошенько. Ни единого греха не припомните? Ну хоть маленького…
Осужденный порылся в памяти и отрицательно покачал головой.
— Нет, — упрямо повторил он, — даже маленького не нахожу.
Посланцы сокрушенно развели руками и с упреком воскликнули:
— Видите, видите… а вы нас чуть с ума не свели!
Осужденный посмотрел на них и все понял. Схватил ружье и выстрелил в себя.
НЕУМОЛИМЫЙ СУДЬЯ
В мрачном зале суда Миолии Главный судья Пруденца весьма оперативно вел заседание. Это был красивый, импозантный старик с длинной, доходившей до груди, бородой. Глаза у него были голубые, как летнее море в штиль, но крайне переменчивые. Внезапно их голубизна светлела и становилась леденисто-холодной. И все боялись этой мгновенной смены оттенка.
В зале сидело множество людей, да и в ложе Великого герцога яблоку негде было упасть.
— Хотелось бы посмотреть, как Пруденца проводит в жизнь свою реформу, — сказал Главный церемониймейстер барон Орбайс.
— Кое-что уже проявилось, — отозвался Главный камергер граф Цурлино. — По-моему, с годами пороха в пороховницах заметно поубавилось. Старик теперь выносит смехотворно мягкие приговоры за весьма тяжкие преступления…
— Соблюдайте тишину, господа.
Из клетки заключенных охранники вывели молодого изможденного блондина и подтолкнули его на помост перед креслом Главного судьи. Сам характер ведения процесса, похоже, коренным образом изменился. Пруденца, внимательно изучив дело, вызывал обвиняемых в зал суда и выносил приговор, не подлежащий обжалованию.
— Ты совершил убийство, защищая мать! — сказал Главный судья.
— Да, — подтвердил юноша.
— Ты по гроб жизни будешь смиренно заботиться о ней, — вынес свой приговор Пруденца. — Возвращайся к матери.
Цурлино и Орбайс обменялись многозначительными взглядами.
— Он явно рехнулся! — прошептал граф.
Перед Главным судьей предстал другой обвиняемый, тоже еще молодой, но ранняя седина в волосах говорила о пережитых страданиях.
— Ты, — сказал Главный судья, указывая на него пальцем, — убил любимую женщину за измену.
— Да.
— Теперь, пока бьется твое сердце, ты не узнаешь больше любви. Иди!
Орбайс привстал было, но все же сдержался. У Цурлино голова покачивалась, словно маятник.
Третий обвиняемый был уже в годах. Он с трудом передвигал ноги и упорно не поднимал глаз. Обтрепанные края брюк волочились по полу.
— Ты вор! — сказал ему Главный судья.
— Да.
— Но воровал ты, чтобы накормить голодных детей. Ты оправдан.
В зале недоуменно зашумели. Главный церемониймейстер не утерпел и выкрикнул:
— Но он был вооружен!
Главный судья сделал вид, будто не слышит. Следующим ввели прекрасно одетого господина. Он выступал уверенно, раскланялся с публикой и заговорил первым.
— Ваше превосходительство, — мягко сказал он, — произошло недоразумение. Я даже не знаю…
Голубые глаза Пруденцы посветлели и стали суровыми. Люди в зале поежились от страха.