– возвращаются сердитые: плохой мед! Альберту Фаузовичу не нравится.
После одного из таких наездов молчаливый Васил надел белую рубашку
(подарок дочери) и старые военные брюки, пошел в деревню к председателю колхоза. Он выпросил на два дня машину "ГАЗ-51" и поехал через Старую Михайловку и Поисево вверх, через холмы и синие боры, в Башкирию, соседнюю республику, на ярмарку.
Мигом продал там свой мед и купил на часть вырученных денег двенадцатилитровую канистру башкирского. Самого хорошего, видимо самого дорогого.
И когда в очередной раз на пасеку прикатили посланцы районного начальства, налил для Курбанова литровую банку на пробу. Взял с самого верху, со всплывшей пыльцой, от которой, как от самосада, першит в горле.
– Пусть попробует.
– Есть у нас одно место в лугах, – соврал Тимур. – Специально для
Альберта Фаузовича держим.
И к великому изумлению, к презрительному недоумению пасечников, снова был ответ:
– Начар бал. (Плохой мед.)
Налили еще банку, отослали.
На следующий вечер (было воскресенье) приехал сам первый секретарь.
В пиджаке и глаженых брюках, с галстуком в горошек, как у Ленина на картинках, быстро вертя головой, словно дятел, выбирающий на дереве, куда клюнуть, стремительно заговорил:
– Етит-твою, вы издеваетесь?! Что вы мне присылаете, етит-твою?!
– Етит-твою! – вспылил контуженый Тимур. – Васил, слышишь?! Мед плохой!
– Плохой? – тихо спросил Васил.
– Да! – закричали три помощника, упреждая гнев начальника, который в эти секунды срывал с горла галстук. – Мы ждем в гости… из обкома… люди скажут: и это они называют хорошим медом?! Даже сравнивают с башкирским! Да, Альберт Фаузович?
Тимур зло рассмеялся.
– Чего смеешься? – подступил к нему один из помощников, играя бровями. – Не над собой смеешься?
Видимо, партийный чиновник и Гоголя читал. Очень подлый был этот
Саватеев, по национальности вроде русский, но, угождая начальству, говорил с акцентом. А главное не в этом – сам он был алкаш, второй раз женат, но очень любил читать нотации в сельских клубах о нравственности.
– Я смеюсь, – сказал Тимур, – потому что мед башкирский. Васил его в
Уфе на ярмарке купил.
– Что?! – взъярился Курбанов. – Вы еще обманываете меня?! Думаете, моя жена мед от меда не отличит?!
– Я пошутил, – нахмурился Тимур. – Это наш мед. Но ведь немного лучше прежнего? Вот попробуйте. – И он вынул из бидона и протянул начальству деревянную ложку с золотистым округлым мерцающим комком, который на глазах менял форму и начинал литься в бидон тончайшей – тоньше волоса – струйкой. – Попробуйте!
Курбанов высокомерно подставил палец – палец оплела волшебным узором прозрачная нить.
– Ну? – спрашивал Тимур. – Немного лучше?
То ли Курбанов почувствовал что-то неладное в этой истории (а все люди, даже коммунисты, боялись быть осмеянными), то ли в самом деле понял, что мед хороший, – но буркнул:
– Немного лучше.
Саватеев, однако, не унимался:
– Что за игрушки вы тут разыгрываете?! То башкирский, то не башкирский. Товарищ Курбанов все знает.
– Слушай, пошел ты на хер!.. – вдруг негромко произнес молчавший Васил.
– Что?! – захрипел Саватеев. – Что он мне сказал?
– Он вам сказал, – отвечал на татарском языке Тимур, широко улыбаясь
Курбанову, – что предлагает отведать медовухи, которую мы сделали из этого нового урожая. "Хир" по-татарски – свежий воздух. Идемте под навес, и попробуете.
Трудно сказать, что двигало Курбановым, но с неожиданной улыбкой он кивнул помощникам:
– Попробуйте. Может быть, возьмем для больших гостей.
Думаю, его развеселило объяснение Тимура, что такое "хир".
– Не бойтесь, – продолжал Тимур, – я первый выпью.
Васил вынес из избушки гармонь, заиграл красивую песню "Минзаля", чтобы хотя бы немного смягчить души приезжих, да и себя успокоить.
"Шестерки" начальника приняли в заранее приготовленные чистые эмалированные кружки хмельное пойло, шибавшее медом и дрожжами, и, глянув на товарища Курбанова, отпили.
– Ну как? – спросил он.
Никто из них не знал, как ответить. Похвалить – вдруг начальнику медовуха не понравится. Поругать – опять же неизвестно, что скажет потом Курбанов.
И не смолчал один Саватеев, все же в нем кипела обида, он прекрасно понял, что Тимур и Васил над ним насмеялись. Понял по переглядыванию коллег, по их ухмылкам.
– Я думаю, товарищ Курбанов, это обычная сивуха. Видите, и сам он только глотнул. И братеник совсем не пьет.
– Ему нельзя, – серьезно ответил Тимур. – Лучше я выпью за него. – И допил кружку.
– Еще выпей, – процедил Саватеев. – Может, ты нас отравить хочешь? Я думаю, товарищ Курбанов, этот мед – остатки с прошлого года. А хороший они продают. По моим сведениям, вот этого, – он кивнул на
Васила, – видели у нас в райцентре, покупал в магазине тряпки для женщин. Откуда у колхозника деньги?
Как мне рассказали земляки, далее произошло что-то ужасное. Тимур упал на землю и стал биться в судорогах, поднялась пыль, зазвенели пчелы, отлетела в сторону какая-то плошка. К брату на помощь метнулся Васил и, мигом сообразив, сунул ему между зубов ручку деревянной ложки, которую Тимур тут же – щелчком – перегрыз, как дудочку вермишели…
– Успокойся, дорогой, успокойся… – бормотал Васил. – Он контуженый… успокойся…
Тимур хрипел и выгибался возле ног приезжих.
– Поехали! – скомандовал, морщась и отступая к белой "Волге",
Курбанов. – Они тут разберутся. Алкоголики!..
– Да это провокация! – махнул рукой Саватеев. – Картинку гонят!
И вот этой фразы не смог простить ему Васил.
Отпрыгнув от брата, он цепко ухватил за руки Саватеева:
– Провокация?! – дернул, сорвал того с ног и, раскрутив вокруг себя, как это ныне делают фигуристы друг с другом на льду, швырнул с крутого берега. – Хасрат! (Жалкая тварь!)
Слышно было, как Саватеев шлепнулся в воду и метался там в камышах.
– Как вы смеете?! – завопили помощники.
Васил, не отвечая, задом к ним, склонился над братом. Тот стонал, дергал ногами.
Дождавшись мокрого помощника, гости из райцентра быстро укатили.
Через два часа явилась милиция, Васила арестовали.
– Мне мама писала, посадили и Тимура, – напомнил я новым пасечникам.
– Да. Тут такое дело. – И земляки поведали конец этой истории.
На суд в райцентр, когда судили Васила, явился его брат Тимур.
Его не хотели в зал с портретами и красным знаменем впускать, но он был прилично одет, побрит, спокоен. Сказал:
– Я дам показания.
Кое-кого смутила сумка у него в руках, в ней что-то глухо жужжало.
– Приемник купил, – объяснил Тимур. – Щищас выключу.
И когда начался суд и человек, издевавшийся над Василом, Саватеев, принялся лгать: дескать, Васил, алкоголик, не умеющий владеть собой, напал на него только потому, что он, Саватеев, покритиковал его мед,
– Тимур поднялся с места:
– Земляки! Кто из вас скажет, что у нас мед плохой? Если кто-то скажет, я сто рублей дам… а сам щищас залезу на крышу и прыгну!
В зале зашумели, судья потребовал немедленно вывести из зала гражданина Тимура Салахова.
– Хорошо, я уйду, – сказал Тимур, – но я оставлю моих заместителей.
– И он раскрыл сумку.
Рой пчел – там был именно рой – он, как шаровая фиолетовая молния, выкатился и, поднявшись, грозно гудя, поплыл над всеми. Толпа закричала.
Тимура арестовали. Суд продолжил свою работу через неделю и постановил: по статье "угроза убийства" присудить Васила Салахова к семи годам исправительно-трудовых работ в колонии строгого режима, а его брату дать, как сообщнику, три года.