Если моей пенсии мало. Только отстань!"
Потом дядю Сашу снова тряхнул инсульт. Он ослабел, не брился, оброс.
Внезапно о нем вспомнили сослуживцы мирного времени – строители и охранники, в газету хорошую статейку написали. А из редакции позвонили и попросили фотографию.
Тетя Аля быстро полистала семейный альбом, – увы, все фотографии оказались старые и мелкие. Тогда она настояла, чтобы мужа на дому сфотографировал хороший фотограф. А перед этим пригласила парикмахера Карла Ивановича из соседнего подъезда.
Тот, балагуря (рассказывал про своих многочисленных внучек), намылил старику лицо и махом – заодно – сбрил ему усы.
Когда юбиляр глянул в зеркало и увидел, что "ворошиловских усов" больше нет, он застонал:
– Что ты наделал, парень?! Я не буду без усов фотографироваться!
Тетя Аля воскликнула, пытаясь его развеселить:
– Господи, кто это?! Ты без усов такой молодой! Твои усы мне надоели, как мыши!.
– Что, что ты сказала?!
– Тише, тише… я пошутила…
– Я сказал, не буду без усов!
Карл Иванович, по кличке Карл Маркс, растерялся.
– Ну, давайте я вам приклею обратно… они подержатся…
– Что?! Что?! – зарычал, краснея, дядя Саша.
Тетя Аля миролюбиво предложила:
– Милый Шаех, ну, давай сажей намажу… помнишь, в юности в театр играли… ты мазался…
Дядя Саша в ответ на это предложение зарыдал, как ребенок.
– Нет! Без усов не буду!.. Не буду!..
– Хорошо, хорошо, багерем (дорогой), – согласилась тетя Аля и договорилась с фотографом, что он снимет ее мужа на фотокарточку через неделю. – У него быстро растет волос, – улыбнулась она. – А лишние я сама уберу.
– Вот это другое дело, – оттаял, наконец, и дядя Саша. Хрипло дыша, он закрыл глаза. – Подождем неделю. Когда-то в школе ждал больше…
В эту ночь тетя Аля вдруг проснулась в половине четвертого, подошла к мужу и, испуганная бледностью его лица, закричала:
– Шаех!.. милый мой!.. Ты умираешь?!
– Еще нет, – пробормотал ее муж. И ей даже почудилась тень усмешки на желтом лице.
– Держись! Мы будем жить! – воскликнула жена. – Тебе дать валерьянки?
Муж не ответил. Он смотрел в потолок, словно там видел что-то очень важное для него.
Там в горящей лампочке жужжал раскаленный волосок. Тетя Аля тоже внимательно посмотрела туда, а потом оглянулась на мужа и вдруг поняла, что он уже умер…
– Я упала на пол… – рассказывала тетя Аля. – Очнулась – было уже светло…
Повесив венок из живых цветов на звезду над могилкой дяди Саши, я вернулся в родные края, где еще жива, слава Богу, моя мать.
Дожидаясь в райцентре автобуса в деревню, забрел в тир. Он располагался на том же месте, в том же дощатом вагончике.
На распахнутой двери, как и век назад, щурился нарисованный глаз: в красных веках узкий эллипс с черной точкой зрачка. Какой-то дядька стрелял по мишеням и все время мазал.
– Дайте мне, – попросил я.
Старый, в морщинах, как кожаный мешочек, хозяин тира, кажется, узнал меня. Долго всматривался в лицо, поздоровался.
– А-а-а. А где наш ворошиловский стрелок?
– На соревнованиях, – ответил я. – Дайте-ка пяток пуль, я тоже теперь умею.
Он улыбнулся, пошарил в ящике стола, почему-то рука его там несколько задержалась, – и выдал, наконец, свинцовые пульки, и я начал стрелять.
В козлика… в зайчика… что такое? В тигра, крокодила… щелк, щелк еще раз!
Да что такое?! Все мимо.
– Ну-ка еще штуки три! – разозлился я.
Заплатив, протянул ладонь.
– Держи, конечно, – с сердобольным видом сказал "тирщик" и подал мне еще три пульки. Но теперь из другого ящика.
Я внимательно оглядел их. Эти были целые.
Я выстрелил – не попал. Но понял – сейчас я сам виноват, поторопился. И мысленно налив железом руки, я щелкнул по тигру, – жестяной тигр перевернулся, щелкнул по орлу, – орел перевернулся. За себя и за дядю Сашу. Пока хватит.
– Совсем другое дело! – одобрительно буркнул "тирщик".
Я посмотрел внутрь его глаз и понял. И простил.
У каждого свой промысел, пусть обманывает, если хочет. Когда-нибудь схватится за голову.
Конечно, он пустой человек – без усов. Я кивнул и пошел прочь.
САШКА
/
Памяти Евгения Колобова
/
Этот скрипач появился в Красноярске лет двадцать назад. Тогда, на исходе советской власти, он играл на детских утренниках мелодии, полюбившиеся детворе, – из кинофильмов про Электроника и Буратино.
Играл он, слегка раскачиваясь и блаженно зажмурив глаза, порою резко дергая смычком. Был он лыс, невзрачен, с криво замкнутым ртом, в котором прятал неровные зубы. Впрочем, он всегда одевался нарядно – в малиновый пиджак или синюю блузу, с розовым шарфиком на шее, в широких брюках со сверкающими лампасами то ли зеленого, то ли огненного цвета, это с какого угла посмотреть.
Я не знал, с кем он дружит, где живет, видел его пару раз в театре, где мои друзья актеры как раз и устраивали воскресные концерты для школьников. Платили музыканту сущие копейки, но он и за это суетливо и подолгу каждый раз благодарил. Мне сказали, что зовут его Сашка. Я удивился – человеку за сорок, и какой же он Сашка? Меня уверили, что именно Сашка, что он сам просит называть его таким детским именем, и более того – у него в паспорте будто бы так и записано: Сашка
Гуренко. Отчество, кажется, Николаевич.
А потом этот странный человек на какое-то время исчез. Поговаривали, что уехал в Израиль… но, кажется, он не еврей? Скорее, украинских или польских кровей. Не из сосланных ли? Спросить было не у кого. А почему я вспомнил о нем – увидел по телевидению короткий сюжет про первых бродячих музыкантов Москвы (раньше играть в переходах запрещалось), и мне почудилось, что скрипач с рыжими лохмами и нахально выставленными зубами и есть тот самый Сашка. Только ведь он был, помнится, лыс? Кто же сбривает такие роскошные волосы? Мне в голову не пришло (деревня!), что мужчина может носить парик. В мелькнувшем сюжете музыкант, сладострастно оскалясь и раскачиваясь, как именно наш Сашка, играл незнакомые, но очень симпатичные мелодии. И на вопрос тележурналиста, что же он исполняет, с вызовом ответил:
– Замечательного композитора Антонио Сальери!
– А, того самого, который Моцарта отравил! – понятливо закивала курносая, намазанная, как чучело, девица с микрофоном.
В ответ на эту расхожую фразу скрипач мигом что-то сказанул, и кажется, даже зло, но звук уже был убран…
И я бы забыл про скрипача, игравшего в переходе возле кинотеатра
"Художественный" в Москве, если бы вдруг однажды не увидел старого человека, очень похожего на Гуренко, у нас, в городе, в ресторане
"Сибирь" – это был несомненно он, правда, рот жестче и парик другой, не столь лохматый. Разве что со скромной завитушкой на лбу, ближе к левому виску, да с девичьей косой на шее. Но одет он был столь же странно, как много лет назад – в пестрый, красное с синим, цыганский наряд.
Скрипач играл "Мурку", глядя мертвыми глазами в зал, где пили и курили. Ему подыгрывал, ухмыляясь, парень в черных очках на электронной "Ямахе". Я рассказал моему другу, актеру ТЮЗа Юрию
Галкину, с которым мы скромно пировали, про свою догадку, и мы через официантку переслали Сашке двести рублей и записку.
"Сыграйте, пожалуйста, Сальери".
Прочитав наши каракули, он словно проснулся, сверкнул взглядом лиловых глаз, шаря по ресторану. Я поднял руку, встал и поклонился.
Сашка усмехнулся кривой своей улыбкой, кивнул и грянул дивную мелодию, впрочем, весьма напоминающую тему свадьбы из "Фигаро"
Моцарта. Но смешно выискивать, кто у кого умыкнул тот или иной хвостик мелодии… великий зоопарк небес рассылает щедро всем талантливым своих волшебных ящерок… это уж кто успеет ухватить да оторвать, тот и торжествует… и здесь вполне могут быть смутные совпадения… Впрочем, я не музыкант, я геолог с тридцатилетним стажем, всё мое образование – гитара у костра, да и смешные самостоятельные уроки нотной грамоты – я ее одолевал в бараках