В семидесятые она вцепилась бы в него мертвой хваткой, от чего он сопротивлялся бы еще сильнее. К счастью, в минуту, когда он тормозит у своего дома, Донна думает о чем-то другом. Всю дорогу к двери они хранят молчание, но и только, и все снова в порядке, стоит только двери захлопнуться за ними.
В первые же выходные Донна перевозит к нему свои вещи. Не задумываясь об этом, они привыкают к такой жизни, и день ото дня все больше привязываются к ней. Собственно говоря, она устраивала бы его во всем, кроме необходимости ежедневно разлучаться с Донной на восемь часов. Он в состоянии вытерпеть это, но радости тут мало.
В конце концов он находит карточку Рика и звонит.
— Ты уверен? — переспрашивает Рик, когда он кончает говорит. — По сравнению с твоей нынешней зарплатой ты можешь получить только пригоршню орешков.
— Ерунда, — отвечает Том. — У меня и расходы уменьшатся раза в четыре.
Рик молчит, обдумывая. И наконец произносит:
— Похоже, я нашел себе нового закупщика. — Пауза. — Ты ведь ее любишь, правда? Иначе ты бы не пошел на это?
— Я очень любил ее в шестидесятых, а она человек шестидесятых. И если я хочу жить с ней, мне лучше тоже стать таким. Черт, — смеется Том, — я уже лихо управляюсь с логарифмической линейкой!
Улыбка не сходит с лица Донны весь первый день их совместной работы. На этот раз она распахивает перед ним дверь «Звуков босиком».
— Заходи, — говорит она. — Сегодня хорошая погода.
— Да, — соглашается он. — Хорошая.
Донна заходит следом за ним. Дверь закрывается.
От автора.
Иногда идея рассказа приходит по частям. Первая половина замысла пришла ко мне в машине, когда я слушал прогноз погоды: что, если эти сменяющие друг друга числа были бы не градусами, но годами? Притормозив в первом же разрешенном месте, я записал эту мысль. Это дало мне фон, на котором можно было развернуть действие, но потребовалось еще два года, чтобы найти сам сюжет. И вот вам результат.
Рёва[4]
После рождения сына жизнь Пита Флауэрса и его жены Мэри превращается в ад. Ведь малыш постоянно плачет, а родители не могут понять, что его беспокоит…
На этот раз все началось именно тогда, когда бифштексы дошли до нужной кондиции.
В этот момент Пит Флауэрс держал в руках тряпку-прихватку и открывал дверцу духовки. Плач Дага пронзил его как внезапный особо омерзительный взвизг бормашины. Рука Пита непроизвольно дернулась и, разумеется, коснулась раскаленного металла.
— Черт, — выдохнул Пит, отдергивая руку. Весь запас неизрасходованной за неделю энергии он вложил в два скачка от плиты к раковине. — Ты же говорила, что он заснул по-настоящему.
— Но так оно и было, — запротестовала Мэри. — Он ел как умница. Он был сухой: ты сам его перепеленывал. И даже не брыкался, когда я укладывала его в кроватку. Правда, Пит!
— Черт, — повторил Пит, уже тише. Он держал обожженную руку под краном и не расслышал половины из сказанного женой за плеском воды. Правда, плач Дага он слышал прекрасно. В квартире не было места, где бы не был слышен плач. Видит Бог, я терплю, подумал Пит, осторожно вытирая руку.
Он с таким мрачным видом заковылял к двери, что голубые усталые глаза Мэри расширились от ужаса.
— Ты куда?
— За ним, куда еще? — Пит двинулся через холл в комнату, которая всего шесть недель назад была его любимым кабинетом. Теперь книги покоились в спальне под кроватью.
Нельзя сказать, думал Пит, чтобы он в последнее время зачитывался историей Японии или вообще чем угодно, превосходящим по объему «Графство в цвету». Пит прошел все ступени, ведущие к должности замдекана в университете Сан-Флавио, — все для того, чтобы взять годичный отпуск. Подумать только, он бился — и с радостью бился — за возможность провести этот год, помогая Мэри с ребенком. Теперь он начинал сомневаться в том, насколько удачна была эта идея.
Вопли Дага почти достигли ультразвуковой частоты, воспринимаемой только собачьим ухом. Его отец плотно сжал зубы. Он включил свет в детской: даже в Южной Калифорнии сумерки в ноябре наступают около шести вечера.
Ребенок лежал, повернув головку к Питу. Как всегда при взгляде на сына, злость его заметно поубавилась. Волосы Дага — первая, замечательная, пушистая шерстка, теперь кое-где вытертая о пеленки, — были нежнее даже воздушной шевелюры Мэри, хотя глаза уже начали менять цвет с младенческого серо-голубого на заурядный карий, как у Пита.
Пит поднял сына и сунул палец под памперс (или в единственном числе это просто пампер? Замечательный лингвистический вопрос, ответа на который он пока не нашел).
Даг был совершенно сухой, но по-прежнему продолжал реветь. Пит не знал, стоит ли этому радоваться. С одной стороны, ему не надо было перепеленывать сына, с другой — окажись его палец в чем-то липком, он по крайней мере знал бы причину этого плача.
Пит положил Дага на левое плечо, похлопывая его по спине.
— Ну, ну, — приговаривал он, — ну, ну.
Возможно, Даг рыгнет, или пукнет, или что он там должен сделать. С другой стороны, непохоже было, что у ребенка газы. Такой крик Пит узнал бы сразу. И ногами не сучил. Пит вздохнул. Возможно, Даг орет просто потому, что у него такое настроение.
Мэри, храни ее Господь, уже накрыла на стол. Свою порцию она нарезала мелкими кусочками так, чтобы управляться одной рукой.
— Я возьму его, Пит.
— Спасибо, — Пит придержал рукой головку Дага и тут же зашипел — это была обожженная рука. Он осторожно уложил ребенка на согнутую руку жены.
— Держишь?
— Ага. Как рука? Он посмотрел:
— Покраснела. Выживу.
— Намажь ее.
— После обеда. — Пит выдавил на бифштекс немного соуса и отрезал большой кусок. Проглотив его, он издал недовольный горловой звук:
4
Пер. изд.: